Мертвый город.

­Старший научный сотрудник НИИ квантовой физики Евгений Александрович Чернов давно не был на кладбище. Так случилось, что жизнь его проходила в нескончаемой суете, домашних хлопотах и длительной работе над кандидатской диссертацией. Вероятно поэтому, он и не заметил, как ушел из жизни его близкий друг Арман Владимирович, скоропостижно скончавшийся от инсульта во время очередной командировки. О смерти друга он узнал значительно позже, поскольку общих знакомых у них почти не было. Сегодня впервые за много лет он ступил за кладбищенские ворота. Город мертвых встретил его приглушенным карканьем ворон и тишиной падающего снега. Не зная, где находится могила почившего товарища, он обратился за помощью к сторожу, подвыпившему смуглому старику в засаленной телогрейке. Полистав книгу регистраций, лежащую на подоконнике среди мелкого хлама и найдя нужный участок, Чернов вышел из сторожки. Снег под ботинками хрустел, ноги мерзли. Могильные плиты и кресты тянулись длинными рядами вдоль дороги, запечатав в холодных объятиях тайны человеческих жизней. Место погребения Армана долго искать не пришлось. Потемневший от сырости деревянный крест одиноко возвышался над могильным холмиком. Евгений Александрович остановился, и, наклонив припорошенную сединой и снегом голову, перекрестился. Мрачные мысли овладели им. Почему, загнанный житейскими неурядицами, он все реже и реже вспоминал о своем друге. Почему, не думал о его проблемах, нуждах. Почему не интересовался здоровьем. Вопросы, теснившиеся в голове, готовы были взорвать воспаленный, кровоточащий поздним раскаянием мозг. Более двенадцати лет они дружили. Общались по телефону и с глазу на глаз. Общих тем для бесед было немало, но центральной всегда была физика. Арман Владимирович был энтузиастом, преподавал этот предмет в институте, а в области электродинамики был непревзойденным знатоком.
— Как же так получилось, что пути наши стали расходиться, — тихо произнес Чернов, неужели дружба между людьми в этом мире скрепляется лишь общим интересом или выгодой. А если интерес исчез, растворился, как утренний туман? Евгений Александрович положил на валявшийся поблизости ящик, кожаную сумку, вынул из нее бутылочку с водкой и, открутив крышку, немного отпил.
— За тебя, друг. Прости меня. Царство Небесное тебе! Закусив краюшкой хлеба, он еще немного постоял у могилки и, размышляя о скоротечности и непредсказуемости человеческой жизни, направился к выходу. Покидая кладбище, Чернов бросил взгляд на белеющий в зимнем сумраке город, в который ему предстояло вернуться. Пустой и холодный, каменной глыбой примерзший к обледенелому горизонту, он вызывал гнетущее, тягостное состояние.
-Чем отличается наш город от кладбища? – задавал себе вопрос физик, и тут же отвечал, — Почти ничем. Дома, упиравшиеся плоскими крышами в хмурое небо, казались ему гробницами с множеством склепов, населенных живыми мертвецами. Живых телом, но мертвых душой. Мертвецы вроде бы живут, говорят, работают, веселятся, отдыхают, празднуют, но в то же время, все это безжизненно, бесцельно.- Жизнь пуста, — проносилось в голове у Чернова. В чем отличие города, в котором мы все живем и этим пустынным кладбищем. Тем, что наши тела еще живы, что мы еще способны хоть как-то мыслить, способны входить и выходить из своих гробниц. Ученого в течении всей его жизни не покидала мысль о Боге.
— Если Бога нет, то жизнь бесцельна – повторял он – если он есть, почему я Его не ищу. Не думаю о Нем. Не живу по Его воле. Если я не с Ним, значит и я живой мертвец, обреченный на заклание смертью. И город наш — город мертвых, прожигающих свою жизнь в ненасытных страстях. Евгений Александрович, осыпанный с ног до головы усилившимся снегопадом, вышел к парковке и сел за руль своего автомобиля. Слегка замерев, словно приходя в чувство после внезапно нахлынувших мыслей, он нажал на педаль газа, и растворился в сумраке наступившей ночи.

Старый храм.

­Айжана и Лиля были давнишними подругами. Жили в соседних домах, вместе ходили в художественную школу, вместе рисовали на пленэре, страстно увлекались фотографированием. Ночные клубы и кафетерии мало интересовали девушек. Они уже давно пресытились гламурными вечеринками, зажигательными дискотеками и льстивым красноречием разбитных бой-френдов, вызывавших все чаще лишь тайное отвращение. Любимым местом дневных прогулок, с того момента, как они заинтересовались живописью, стал старый, заброшенный парк на окраине города. Особенно заманчив он был в глухие дни позднего ноября, когда зима, наступая на пятки, целовала затылок холодными синими губами. Сегодня, как обычно, девушки, прихватив бумагу и краски, бродили по аллеям усыпанным бурой листвой в поисках подходящего для работы места. Вековые дубы, огромными ветвями подпиравшие пасмурное небо, тянулись вдоль парковых дорожек плотной стеной. И они, и пожелтевший от времени фонтан с потрескавшимся лепным орнаментом, и кованные металлом ажурные беседки, окруженные высохшими цветами, многократно ложились на бумагу тонким художественным штрихом. Хотелось чего-то особенного, необыкновенного. В поисках новых сюжетов Айжана и Лиля уходили все дальше и дальше вглубь парка, пока на самой его окраине не увидели старенький Православный храм, окруженный толпой бледных, почти прозрачных березок с дрожащей на ветру листвой. Храм был очень старым, полуразрушенным. По всей видимости, дореволюционной постройки. Чья-то невидимая злая рука в течение десятилетий старалась превратить его в руины. Куполов с крестами не было, а позеленевшая от сырости кирпичная кладка медленно рассыпалась. На девушек это все произвело большое впечатление. Найдя подходящее место для живописи, они одна за другой поставили на землю раскладные мольберты, достали из сумок художественные принадлежности и приступили к работе. Опытные девичьи руки неспеша прорисовывали простым карандашом каждую деталь храма, старались быть максимально внимательными и точными. Любая ошибка быстро исправлялась ластиком. После долгого и упорного труда, простой карандаш плавно сменился красочной акварелью, оживившей унылую поверхность ватмана. Да, девушкам, оглушенным шумом современной городской жизни, хищным рычанием мотоциклов, и скрежетом тяжелого металла, почти никогда не доводилось видеть простой Православный храм вот так, лицом к лицу. Ведь образы храмовых звонниц и позолоченных куполов с поднимающимися к небу крестами, изредка мелькали на голубых экранах телевизора, загрязненного слезливыми мелодрамами и пошлыми ток-шоу. А потому, быстро таяли в сознании под бешеным напором современного ритма жизни. Поэтому, для Айжаны и Лили такая неожиданная встреча, глухим осенним днем, вдали от суеты и волнений, легла на душу мягким целебным бальзамом. Казалось, невидимый свет, пронизывающий пространство вокруг храма, пленял юные души, влек к себе. Чувство покоя овладевало ими все глубже и глубже. А когда работа была окончена, они решили вновь прийти в это необыкновенное место, надеясь получить еще немного умиротворения, которого им так не хватало в этой холодной, бездуховной жизни.

Утро поэта.

Снег в октябре

­В октябре пошел первый снег. Целый день было пасмурно. Ветер лениво бродил по переулкам и площадям, срывая с дрожащих деревьев желтые листья. Тучи плотной стеной неслись над этажками, не позволяя солнечным лучам касаться крыш. К вечеру пошел снег. В свете уличных фонарей он сверкал, медленно падая на черный асфальт. Город замолк. Глухие улицы дремали, изредка сонным глазом провожая смазанные силуэты запоздавших прохожих.
Я сидел на стуле и любовался падающим снегом. Было спокойно. После чтения православного молитвослова в сердце всегда мир. Будто потусторонний свет, просочившись в душу, наполняет ее таинственной тишиной. Все сомнения и тревоги улеглись.
Я знал, что завтра, припорошивший разноцветную листву снежок, будет искриться при первых лучах восходящего солнца, наполняя серебряным блеском окружающий мир. Станет переливаться, и отсвечивать. Но долго это продолжаться не может. Пройдет немного времени и снег начнет таять.
Надеюсь и наши души, прежде чем уйти, подобно первому октябрьскому снегу, оставят хоть малую искру веры и добрых дел на этой земле, обуреваемой смертоносными, злыми ветрами.

Вечернее небо

­Вечернее небо! Любуюсь твоей дивной красотой. До чего премудро украсил тебя твой Великий Создатель!
В лучах заходящего солнца небо приобретает совершенно иной вид. Краски становятся нежными, бархатистыми. Белоснежные облака розовеют, наливаясь по краям золотистым светом. Одна за другой вспыхивают звезды. Обычный человек не сразу заметит все многообразие оттенков. Это под силу опытному глазу живописца. Его руки обязательно потянутся к краскам. Макнув кисточку в воду, он смешает их на палитре и смелыми мазками наполнит белое пространство бумаги, прикрепленной к мольберту.
Но, как бы, ни старался мастер изобразить, окружающий его мир, это будет лишь слабая попытка, уподобится Богу, Творцу неба и земли. Жалкий, непосильный труд.

Лабиринты

­Трудно человеку, рожденному в мире подлунном, разобраться, в чем смысл его жизни. Ночь темна, свет холодных звезд тускл. Луна непостоянна и обманчива. Паутина земных дорог, искривлена лукавыми изгибами причудливых ландшафтов. Сколько учений, сколько духовных путей и направлений в этом мире. Змеящимися лабиринтами ведут они человека невесть куда.
«Есть пути, — говорит премудрый Соломон, — которые кажутся человеку прямыми, но конец их – путь к смерти».
И только один Господь способен указать тонущему в многоцветье земных сновидений, единый, истинный и спасительный путь.

Миражи

­Осенним букетом расцвели деревья за рекой. Золотой дрожью отражаются они в сиреневой ряби вод. Клочки облачной ваты, гонимые дыханием проворных ветров, несутся по небу. Туман, стирая силуэт лодочника, плывущего вдоль берегов пахнущих сладковатой прелью, навис над землей.
Эта картина напомнила мне скоротечную человеческую жизнь, несущуюся к океану вечности. Образы гибнут один за другим, пожираемые ненасытным временем. За что держаться человеку, что искать в подоблачном мире? Не каждый это знает. Не каждый способен внятно что-то объяснить. Я брал в руки Евангелие и старался во всем разобраться с помощью Божией. Тонким светом просачивалось учение Христово в мое сердце, рассеивая тьму неведения. Самостоятельно я пытался понять смысл жизни, но у меня так ничего и не получалось. Благодаря Богу я перестал блуждать в многоцветье обманчивых миражей этого призрачного мира. 

Фиалки

­За окном в мглистом сумраке тают снежные контуры зимнего сада. На теплом подоконнике в горшках разноцветным бархатом распустились скромные фиалки. Посаженные заботливой рукой жены, прильнув друг к другу, они с любопытством выглядывают из-за овальных листьев. С краю, около иконы Христа Спасителя лежит оставленный женой молитвослов. Быть может они хотят заглянуть в него и прочесть несколько священных строк?
Каждое утро фиалки просыпаются вместе с моим сыном. Он делает уроки, пишет, читает, рисует. Они наблюдают. Качая головками, то одобряют его поступки, то порицают. В нашем доме они члены семьи. Жена любит их, поливает. Быть может, тайно гладит и целует. Не знаю. Я тоже очень люблю фиалки. После тюльпанов, это мои самые любимые цветы. Бледно-розовые, сиреневые, фиолетовые, белые – они всегда поднимают настроение. Восхищают своей красотой и кротостью. Господня рука сотворила их...
Уже поздний вечер. Не буду больше писать. И моей семье и фиалкам пора готовиться ко сну. Надеюсь, утром они вновь расцветут и порадуют нас своими добрыми и нежными цветами.

Скрежет

­Скрежет огромных железных ворот до сих пор стоит у меня в ушах. Я шел на вечернюю службу в церковь. Вдали, сквозь ветви позолоченных осенью деревьев, доносились мерные удары колокола. Солнечный свет еще искрился в золотых куполах нашего храма. Вдоль тротуара, по которому я шел, монотонно тянулись жмущиеся друг к другу домишки. Время от времени из-за ворот доносился злобный лай сторожевых псов, обеспокоенных моими шагами. Впереди, в проеме больших серых ворот я увидел несколько молодых женщин с маленькими детьми. Они закрывали ворота изнутри.
Видимо, после небольшой прогулки на свежем воздухе намеревались зайти в дом. Все это сопровождалось громким и неприятным скрежетом давно не смазанных маслом петель и резким ударом засова. На фоне чудесных колокольных переливов, эти чудовищные звуки, крайне неприятно резали слух.
Помню, как в этот момент меня охватили философские размышления, хотя я и спешил вместе с другими прихожанами в храм, боясь опоздать к службе. Я подумал: наверно так, с ужасающим скрежетом закрываются на крепкий засов заржавевшие от нераскаянных грехов и горделивого упорства человеческие сердца. И сколько сердец в этом мире не желая впустить в себя одухотворенные звуки Евангельского благовествования, гибнет в холодных объятиях смерти. Сколько ржавчины и черной накипи скопилось в очерствевших людских душах. Казалось, этот момент был замечательной иллюстрацией к подобным размышлениям.
Уходя из храма, я еще долго об этом думал.

Конструкторы душ.

­Если бы кто-то спросил меня, в чем заключается смысл писательского труда, то я ответил бы так: щедро делиться с людьми, Верой, Надеждой и Любовью!
Откуда заимствовать эти три добродетели?
У Бога, как источника всех благ!
Каждая брошенная фраза, каждая мысль воплощенная в слове и нисшедшая с небес разума на чистый лист бумаги, должна воздействовать на читателя благотворно.
Вспоминается речь Иисуса:
— Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься. (Мф. 12:36,37).
И за устное, и тем более за письменное!
Это, как я полагаю, должен знать всякий писатель — конструктор человеческих душ.
Любое неосторожное, искусительное и тем более грязное слово, обязательно проникнет в сердце читателя. Прорастет в нем злым семенем, пустит корни, разветвится и будет истинно свидетельствовать на Страшном Суде, против того, кто это слово уронил с кончика пера.
Таким образом, прозаик или поэт, будь крайне осторожным и внимательным! Фильтруй письменную речь, тщательно отделяя плевелы от пшеницы!
Ведь обращая свое творчество во вне, мы созидаем в сердцах и умах неискушенных читателей либо Царствие Божие, либо гнетущий душу ад.
Кто такой неискушенный читатель? Тот, кто не способен истинно и безошибочно отличить добро от зла. И надо понимать, что зло по нашим временам достаточно изощренно прячется за маской добра. Необходимо иметь дар свыше, от Бога, чтобы различать духов. Дается этот дар людям Богоугодно живущим.
Всякая творческая личность движима духом. Важно осознать, какой это дух: благотворный или злотворный.
Хорошо бы, предварительно заглянуть в глубину своего сердца и познать его суть без самообольщения и прикрас!

Встреча в лиловом тумане

­Лиловый туман окутывал все к чему прикосался. Многоэтажки, проспекты, автомобили с включёнными фарами, неоновые огни казино и ресторанов -все утопало в его холодных и липких объятиях.
Шёл мелкий дождь. Я медленно брел по мостовой изредка огибая небольшие лужи отражавшие свет встречных фонарей. Мысли заполняли голову глупыми фантазиями, извивающимися, словно игривые морские змеи в голубых просторах южных морей. Мой воспаленный мозг казалось был раздольем вполне приличным для суеты и всякой всячины.
Погруженный в сновидения недавних событий я только сейчас слегка вздрогнул от неожиданности, увидев едва приметную фигуру безмолвно выплывавшую из лилового тумана мне навстречу.
Я остановился и присмотрелся внимательно. Тёмный силуэт все чётче и чётче обозначивался перед моими глазами превращаясь в устрашающее и неожиданное для меня зрелище.
Поровнявшись со мной фигура остановилась. Тусклые фонари брызнули в бледное лицо незнакомца скупым полуночным светом.
Лик осветился. Я ужаснулся. То что я увидел было в высшей мере поразительно и необъяснимо.
Это было моё лицо. Мое лицо! Оно отразилось так неожиданно, как в зеркале. Это были мои руки, мои ноги, моя одежда. Все мое. Двойник. Самый что ни на есть натуральный двойник! Я судорожно вдохнул воздух и почувствовал, как невидимый комок надого застрял в горле. Скулы сжались. Мышцы напряглись.
Незнакомец долго и молча глядел на меня. Его холодные серые глаза не мигали и не отрывались, буквально впившись всей своей гипнотической силой. Так продолжалось несколько мгновений, пока я в страхе не закричал и не ринулся прочь, задыхаясь от охватившего меня волнения...
Очутился я сам того не помня в каком то дешёвом и многолюдном кафе.
Пробормотал официанту что-то о черном кофе и бигмаке, и погрузился в поразившее меня недавнее видение. Я пытался осмыслить, что это было, но никакая мысль не приходила в уставшую, изрезанную проблемами голову.
Слегка дрожащими пальцами я вытащил смартфон из сумки и хотел было позвонить своему старому школьному другу, но в последний момент передумал. Потому что понял...
Я понял, что произошло. Мысль сверкнула в мозгу так же быстро, как сверкает молния, прорезая чёрное, бездыханное пространство поднебесья.
Это был я! Это была вторая половина моего я! Моя темная, страстная, беззаконная сущность. Суть! Та суть с которой я жил все свои годы. С которой стал единым целым. Греховная сущность моя, темная сторона луны.
В последние годы я совсем забыл о себе. Безжалостная суета злобными пальцами мертвеца вцепилась в мой мозг и сдавливала его до посинения. Я стал другим, не тем кем должен быть. Да, да, я Аркадий Семенович Темновидов выродился в совершенно другого человека. Забыл себя, потерял себя в этой многоцветной мишуре бесконечных проблем, никому не нужных дел...
Принесшему мой заказ официанту я зачем то сказал, что мне нужно что-то с собой делать. Зачем? Естественно он ничего не понял и отвлёкся на соседний столик.
— Да, да, Аркашенька, ты стал совсем другим. Забыл, что у тебя есть душа. Забыл о своем нравственном здоровье. Забыл, что не бессмертен. Так дело не пойдёт! Надо что-то менять.
— Давно ли ты был в храме, друг мой? — вдруг эхом пронеслась и крепко застряла в замороченной голове пущеная кем-то мысль.
— Давно ли исповедовался. Давно ли причащался? — не унималась вторая и третья мысль.
— Давно, давно — ответил я невидимым мыслям, — так давно, что уже и не помню.
Шлаков накопилось по самое не хочу.
И жизнь вся пошла наперекосяк. Ведь мысли и чувства формируют все дальнейшее житие человека. Благотворные мысли и жизнь делают благотворной, праведной.
Диалог с мыслями шёл еще долго. Так долго и настойчиво, что я утомленный им откинул голову назад и прикрыл глаза.
— Да, эта встреча с самим собой поразила меня, отрезвила, — подумал я ещё раз, — себя я наконец увидел таким, какой есть.
От добрых и честных признаний вдруг отлегло от сердца. Стало тихо на душе, спокойно.
Я отпил остатки кофе, доел бигмак, расплатился у барной стойки и бодро вышел на улицу.
Лиловый туман незаметно растаял в светлых лучах восходящей утренней звезды.

Февраль.

­В комнатах темно и пустынно. Свеча догорает. Смартфон уснул до утра. За окном безумствует февральское ветробесие. Благо в доме тепло. Согреваюсь капающими на бумагу с кончика пера буквами. Теплыми, как весеннее солнце.
Напоминают они мне воплощенное Слово, — Господа Иисуса Христа, сына Божия.
Этими мыслями утешаюсь. Да и радуюсь в эту холодную зимнюю ночь.

Цирк.

­Лука Лукич не любил цирк. Кривляние разукрашенных циркачей вызывало в нем тайное отвращение.
Но что же делать? Внуки слезно просили отвести их на веселое представление. Очень хотели увидеть клоунов и акробатов. Жена закрутилась по хозяйству, дети уехали по делам, билеты куплены. Надо идти.
— Ну что, внучата, готовы? — спросил Лука Лукич.
— Да, дедушка, готовы! — завизжали от счастья Алешка и Егор.
— Тогда идем.
И они пошли. Втроем. Дедушка Лука Лукич и двое его внуков.
Вечерело. Луна усталым альпинистом карабкалась по облакам, взбираясь на самую вершину небосвода. Кто-то тихо зажигал фонари. А в центре парка неоновыми огнями моргал занесенный попутным ветром цирк-шапито.
Очаровывал и манил цирк, и взрослых, и детей.
Лука Лукич был в этот вечер, также как и всегда, немного угрюм. Даже, когда началось представление и дети, как воздушные шарики лопались от смеха, глядя на выступление веселых циркачей, его не оставляли в покое разного рода мысли. И тем не менее, он был рад доставить удовольствие своим любимым внукам.
На арене поочердно сменялись акробаты, клоуны, воздушные гимнасты, фокусники, дрессировщики, жонглеры. Как призрачная тень мелькали друг за другом цирковые номера, но истинного счастья это не приносило...
Представление закончилось. Огни погасли. Зрители, как сухие листья гонимые осенью, разлетелись по домам. Уставшие циркачи засели по кабакам, пытаясь водкой заглушить накопившуюся усталость. А Лука Лукич, вышедший на пенсию церковный сторож, угостив детей поп-корном и сладкой ватой, уже на обратном пути стал размышлять. Это было его любимым занятием.
— Что же такое, цирк? — думал он. — Извечная беспечность людей или просто бизнес? Одни кривляются, другие восхищаются. И те, и эти лгут. Обычная человеческая беспечность. Воскресший Господь уходя на небеса дал наказ людям: веровать в Евангелие, трезвиться и бодроствовать! Но злой и непослушный раб не внял Божьей заповеди и пустился во все тяжкие. Пьянствовал и распутничал. Превратил жизнь в цирк. В глупую развлекаловку. И враг не дремлет, видя спящих людей, сеет плевелы в умах и сердцах когтистыми пальцами.
Мысль остановилась. Лука Лукич посмотрел на внуков, захотелось сказать им обо всем что накипело, но передумал. Разве они поймут?
— Интересно, сколько в нашем мире таких вот циркачей-трюкачей, отвлекающих народ от самого главного в жизни, — продолжал размышлять старик. — Что же это самое главное? Знакомство с самим собой. Со своим собственным «я». Каково оно, захламленное ложными представлениями? Где, в какой могиле лежит это «я», засыпанное толстым слоем шаблонов, ложных стереотипов, навязанных обществом мнений? Святое слово Господне давно заглушили в сердцах людей разного рода волшебники-иллюзионисты. Лгут, лгут и лгут нам… Совсем забыли мы о спасении своей бессмертной души.
Старик перестал думать. Посмотрел еще раз на Алешку и Егора, за обе щеки уплетающих поп-корн и слегка улыбнулся.
Главное, воспитать внуков, научить их различать добро и зло! Взрастить в них Любовь и Справедливость.

Post scriptum.

Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа, Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих, чтобы пребывать тебе на земле, которую Господь [Бог] с клятвою обещал отцам твоим Аврааму, Исааку и Иакову дать им.

Второзаконие 30:19-20

Под стук колес.

­- Вы, вероятно писатель? — спросил пожилой священник молодого человека, сидя за столиком у окна купе. Мимо проплывал заваленный розовым снегом сосновый бор. Он был так живописен в свете заходящего солнца, что отцу Александру, так звали священника, совершенно не хотелось отрывать глаз. И все же он бросал редкий взгляд на собеседника, боясь обидеть парня кажущимся равнодушием.
— Да, писатель. Откуда вы это узнали?
— Вы все время нажимаете на клавиатуру своего ноутбука. Причем перед этим задумчиво поднимаете глаза вверх. В них отражается легкая мечтательность.
Молодой человек улыбнулся:
— Я уже несколько лет занимаюсь литературной деятельностью. Пишу повести, сотрудничаю с различными издательствами, получаю небольшие гонорары. Параллельно преподаю в школе русский язык и литературу. Меня зовут Константин.
— Очень приятно! Отец Александр.
— Не хотите салями с сыром? — Константин пододвинул тарелку с нарезанной колбасой.
— Благодарю. Угощайся килечкой в масле, это от меня. Ничего, если на ты?
— Пожалуйста. Без проблем, отец Александр.
— Константин, я какое-то время наблюдаю за вами и мне кажется, что вы очень печальны.
— Это заметно?
— Да.
Молодой человек немного помолчал и опустив вниз глаза, тихо произнес:
— Творческий кризис.
— Что так?
— Не удовлетворяет меня моя работа. Вроде нравится. И читатели есть, и публикуют охотно, и денежное вознаграждение получаю, а все что-то не так. Тяжесть какая-то в душе. Скучно и пусто. Творю, творю, а все как-то бессмысленно. Нет чувства созидания.
— Вы ходите в храм?
— Хожу, но редко.
— Давно исповедовались, причащались?
— Да, давно. Полгода или год назад. Уже не помню.
— Молитесь?
— Нет, — писатель посмотрел в окно и слегка вздохнул.
Высоко в небе, зажглись первые звезды. Появившаяся луна украдкой выглядывала из-за бледных облаков, словно стыдясь мужчин, из пролетавшего мимо поезда. Среди заснеженных равнин блеснул величественный Енисей.
— Знаешь, Константин, хочу заострить внимание на твоих же словах.
— Каких?
— Нет чувства созидания.
— Ах, да!
— Думаю, работа, которой ты занимаешься, едва ли когда-то принесет истинное удовлетворение.
Это не есть истинное творчество.
— Что же истиное? — Константин с ехидцей улыбнулся.
— Созидание своей собственной души. Это, есть истинное творчество.
— Разве через свои книги я не творю, не созидаю собственное «я»? — казалось молодой человек чуть-чуть обиделся.
— Нисколько!
— Книги зачастую плод воображения автора. Разжигают и возбуждают и без того жгучие и кровоточащие в сердце страсти.
-Да, бывает! — Константин кивнул головой.
— Попробуй заняться собой. Читай вечерние и утренние молитвы, чаще ходи в храм, исповедуйся от всего сердца в грехах, причащайся Святых Даров Христовых. Читай Евангелие и святых Отцов. В их писаниях получишь ответы на многие вопросы волнующие тебя. Если конечно есть вопросы тебя волнующие.
— Да, есть.
— Незримо свет Божьей благодати начнет проникать в твою душу, очищая ее от всего пагубного и греховного, просвещая и освящая внутреннего человека, изголодавшегося по Слову Божьему. Обязательно появится чувство удовлетворения и полноты жизни...
Отец Александр замолчал. Он увидел, как речь его подействовала на Константина. Как зажгла в нем искру надежды, до этого тихо тлевшую под грудой пепла земных впечатлений, страстей и пристрастий.
Может быть он воспримет душеспасительное слово священника и захочет изменить свою жизнь к лучшему?
Хочется надеяться!

Виктор Цой и его песня.

­Земля, Небо.
Между землей и небом война.
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал,
Между землей и небом
Война...

Эти слова известной песни Виктора Цоя, как бритва резанули сознание, заточив нейроны на последующие размышления.
Возможно, наш Шурикообразный друг слегка заплетающимся языком воскликнет: какие поэтические слова! Пожалуйста помедленнее, я записываю!
Но, не помедленнее, ни подобным тоном я выражаться в дальнейшем не стану.
Перейду на обычную, свойственную мне речь.
Виктор Цой несомненно выдающееся явление современной музыки. И его творчество с огромной силой фонтанирует в плоскости русского рока, собирая вокруг себя несметное количество фанатов.
Песни Цоя не тривиальные, завораживающие и глубокомысленные. Надо только немного поразмышлять о них.
Вот, к примеру песня: «Между землей и небом».
Она, при ее прослушивании, наводит меня на религиозные размышления. Кто-то, может быть скажет, что речь тут идет об обычных военных действиях. Но слова:
И где бы ты не был,
Чтоб ты ни делал...
разрушают во мне уверенность в подобного рода высказываниях. Ведь война не может происходить во всякое время и во всяком месте.
Война на физическое уничтожение врага, не может.
А вот духовная война, еще как может!
В отличие от Великой отечественной, Вьетнамской, Афганской и других войн, опустошавших землю и истреблявших целые народы, эта война незримая.
Духовная война ведется в глубине бессмертной человеческой души. Иногда тонко и мягко (есть такое понятие soft power- мягкая сила), а иногда с напором и безжалостно.
Еще в 19 веке Федор Достоевский писал о схватке между Богом и диаволом, где поле битвы сердце человеческое.
Полагаю, Виктор Робертович талантливейшим образом продолжил и развил эту тему, поднятую русским классиком.
Эта война идет во всякое время и во всяком месте! Спит ли человек или бодрствует, работает или учится, в обществе ли находится или в одиночестве. Всегда думает он, всегда размышляет, всегда проникают в сознание его разного рода мысли. Тревожат, беспокоят или же услаждают, предлагают что-либо. Сладостным ли дыханием просачиваюся в сердце, или жгучим вихрем, грубо и насильно — это дело техники. Бесовской техники. Но телепатическая связь между темным суггестором и человеческой личностью существовала всегда. На протяжении всей мировой истории.
За человеком выбор: уклониться от зла и сотворить благо. Не просто уклониться, но и сотворить! Или просто принять помысл за свой и реализовать его в полной мере.
Бесовский обман заключается в том, что мысли и желания выдаются за наши собственные. Хитрый ход! Ну что ж, у лукавого все хитро и лукаво.
Так и ведет человека невидимая сила в нужном ей направлении. И по окончании жизни аккуратно, без лишних движений, вонзает в добычу свою, кровавый оскал, унося в места весьма отдаленные. В преисподние. На потеху тамошней братии.
И как выразился небезызвестный архимандрит Рафаил Карелин: слышен демонический хохот над обманутым человеком у края могилы.
Виктор Цой замечательно, в свойственной ему манере передал, эту важнейшую деталь.
О борьбе между землей и Небом, между Богом и диаволом, между Добором и злом.
Это его талант!