Ликуйте, Христос Воскресе!

Виртуальное зазеркалье.

В чайхане.

Мастерские души.

Черные тополя.

Горные яблоки.

Христослав.

­Брат Антоний — Христослав. Талантливый церковный чтец. Христа славит с любовью. Всегда подтянутый, усердный, ревностный православный христианин. Далек он от теплохладности. В мыслях и в сердце своем хранит Божии заповеди.
В обществе людей находится — славит Христа.
Во время службы в храме — возносит хвалу Богу.
В уединении ли — молится прилежно.
На природе ли: среди деревьев, трав, цветов, гор и полей — и там пред Богом ликует.
Нигде не одинок он, всюду Господь с ним.
И подпевают Христославу птицы. И луна качает серпом своим в такт славословию его, и облака, и звезды, и ручьи, и само солнце внимают ему. Вся тварь хвалит Творца незримо с человеком этим.
Брат Антоний, Христослав вы наш, — здоровья, спасения души, благодати Божией! Еще более усердствуйте в служении своем. Еще более Христа славьте!

Мысли у берега моря.

Акафист под небом голубым.

С цветка на цветок.

Мысли после причастия

­Жизнь моя монотонна, как шум дождя в осеннем городе. Сижу под потолком в забытой Богом глуши, где и нашёл для себя приют. Возможно последний приют...
На столе тускло горит свеча. Согреваю озябшие пальцы. От недопитого кофе лёгкой волной поднимается серый пар. За окном сумрак. Холодный ветер тревожно бьёт по окнам пожелтевшей листвой дубов и кленов.
Вспоминаю, как ещё вчера утром причастился Святых Даров. На душе было легко и счастливо. Причастился и счастливо — однокоренные слова. Часть… а это значит я стал частью чего- то большого и доброго. Частью Божественного! Частью Божественной жизни!
Сейчас этого нет. Сладостное чувство единения со Христом притупилось. Страсти в душе воспалились и тихо кровоточат.
Хорошо бы помолиться и писать, писать, писать о своих никому не нужных мыслях и чувствах.

Вечерний листопад.

Лера.

­Холодный день. Темные тучи сплошной стеной покрывали небо. Злобный ветер, завывая, гнул почерневшие от сырости деревья, срывая за окном последние листья ноября. Целый день непереставая падал мокрый снег. Лера одиноко сидела за письменным столом и задумчиво смотрела вдаль. Сотовый телефон с набранной, но так и не отправленной смс-кой лежал рядом. Девушке хотелось высказать все, что терзало сердце в течение нескольких дней после его измены, но она так и не решилась. Отключив телефон, Лера села в обитое голубой тканью кресло и закрыв лицо руками, заплакала. Слезы крупными каплями струились по впалым щекам и падали на колени. Ей не хотелось жить. Когда-то она бросила художественный колледж ради Максима, забыла о родителях, оставила мечты о работе художником-оформителем. Все мысли были только о возлюбленном. Его галантные ухаживания, цветы, подарки, шоколадные конфеты, вино, прогулки по вечерней Астане, ночные клубы, упоительные речи, влекли ее к нему все больше и больше. Соблазнилась она на сладкую патоку, возмечтала, рисуя в воображении красочные миражи. И вот все открылось, когда застала любимого с близкой подругой. Таких историй тысячи.
— Надо вернутся к прежней жизни,- прошептала Лера, подняв голову и вытирая влажные щеки рукавом – поеду в монастырь трудницей, если благословят, буду писать иконы. Лера с детства любила иконы. С упоением любовалась ими. Строгие образы древних подвижников часто наполняли ее сердце тихой радостью. Казалось незримый свет, струящийся от них, увлекал ее душу в иной, неведомый современному человеку мир, оставляя позади тяжелый груз обыденной жизни. На уголках губ Леры мелькнула едва заметная улыбка. Эти приятные события детских лет, когда она ходила в Православный храм, всколыхнули ее чувства. Образ жениха в сознании девушки стал медленно таять, уступая место иным, более значимым воспоминаниям…

Обрыв.

­Весенним вечером после легкого ужина мы с Иннокентием Павловичем сидели на топчане под громадным кустом сирени, и пили чай. Причмокивая от удовольствия, Палыч опрокидывал пиалу за пиалой, восхищаясь букетом крепкого индийского напитка. Подливая из чайника, я внимательно слушал рассказы о его бурной молодости полной незабываемых впечатлений. Приятный ветерок трепал наши волосы, тени в саду удлинялись, а предзакатное небо, вспыхивая первыми звездами, наливалось темной, сумеречной синевой. Речь зашла о мимолетности нашей жизни. Иннокентий Павлович заметно посерьезнел, беспечная улыбка сошла с лица, а взгляд слегка потупившись, стал наполняться осмысленностью.
— Вот, что я хочу тебе поведать, Аркадий, — после непродолжительного молчания приглушенным голосом произнес Палыч. Он двумя короткими глотками отпил из пиалы, закусил лежавшей на блюдце халвой и начал свой короткий и глубокомысленный рассказ.
— Ты наверно осведомлен о том, что я уже два года стою в очереди на бесплатное получение земельного участка от государства. Много лет работая учителем музыки в школе, я не могу позволить себе приобрести землю за деньги. Кредит брать не решаюсь. Жить в съемных квартирах с женой и двумя сыновьями больше не хочу. Поэтому надеюсь получить свой заветный кусок, на котором смогу построить небольшой домик и зажить. Вот и жду.
— Так, хорошо, что же дальше? – отвечаю я, пододвигая ему вазочку, доверху наполненную шоколадными конфетами и печеньем. Он отмахнулся и продолжил:
— В прошлом году в конце лета я в очередной раз переступил порог земельного комитета. У окошка нужного мне оператора очереди не было. Поэтому я беспрепятственно подошел, вынул из сумки удостоверение личности с заявлением на получение земли и протянул девушке-азиатке, сидевшей за компьютером.
— Пожалуйста, – сказал я, — напишите на обороте заявления мой номер очереди на землю. Девушка взяла документы, и мельком взглянув на них, повела мышью. Через минуту не отрывая глаз от компьютера, выдала краткий ответ:
— В очереди вы девяносто три тысячи двести двадцать седьмой, – после чего чиркнув на обратной стороне заявления, вернула бумаги обратно. Я уже собрался уходить, как подумал, а почему очередь продвинулась на три тысячи человек. Ведь второй год не выдают землю. По закону ее должны выдавать только после подведения коммуникаций.
— Девушка, — обратился я вновь, – а что уже начали выдавать земельные участки?
— Нет.
— Как же я продвинулся на три тысячи человек, если никакой выдачи нет? Оператор уткнулась в монитор. Ей явно хотелось отмолчаться.
— Как же так? – настаивал я. Девушка, немного замявшись, отчеканила:
— Это умершие люди.
Честно говоря, мне стало не по себе от этих слов. Давно я не испытывал ничего подобного. Холодная волна неприятного чувства прошла сквозь душу снизу вверх и цепкой хваткой сдавила горло. Я опять засобирался уходить, но вернулся.
— Это по области?
— По городу.
После этих слов темная волна уныния и разочарования окончательно захлестнула мое нутро. Вышел я из комитета очень мрачным. Стало тягостно и неприятно. Яркие краски дня померкли. Небо, залитое солнцем, потускнело. Окружающее воспринималось, сквозь темную пелену. Я впечатлительный человек, поэтому не удивляйся.
Домой я не шел, я брел, уныло и устало.
— Неужели вот это вся наша жизнь? – спрашивал я себя, – такая короткая и непродолжительная. Я двигаюсь в очереди за счет мертвецов. А ведь каждый из этих людей личность. Все они жили, говорили, радовались и горевали, надеялись на что-то в жизни, мечтали. А теперь? Мне казалось, что наша очередь шла не к получению земельного надела, а к обрыву. Только в реальности в пропасть падают, как правило, передние ряды, а здесь выборочно, в разброс. Неужели и я в один распрекрасный день упаду в черную яму инобытия, и меня, вычеркнут из списка? И кто-то придет, и узнает, что продвинулся в очереди за счет моей смерти.
— После этого случая я стал чаще задумываться о Боге, о жизни, о ее смысле, Аркадий, произнес он немного приглушенно, обращаясь ко мне. Честно сказать, после этого рассказа мне тоже стало как-то не по себе. Его чувства и переживания передались мне.
— Теперь ты ходишь в церковь? — спросил я Палыча.
— Да хожу, и не только ставить свечки у икон. Мы еще долго сидели в саду, молчали и допивали остывший чай. Ночь овладела землей, а луна, играя тусклым лучом в седых висках стареющего учителя музыки, все выше поднималась над городом.

Настоящий человек.