Дядя Степа из детства

Дядя Степа  из детства

Неумолимо летит время. Еще совсем недавно мы жили в огромной стране под названием СССР и были самыми счастливыми людьми на свете. И одним из символов нашего  времени была милиция. Да-да, не удивляйся молодое поколение: любовь к советской милиции нам закладывалась с детства. И одной из основных книжек младшего возраста  была книга  Сергея Михалкова « Дядя Степа милиционер». Это был символ советского строя, надежный охранник советского бытия и друг детей. О таком человеке, «милиционере» Деде Степе» я и хочу рассказать

Он шел по поселку, внимательно оглядываясь по сторонам.  Большой, немного сутуловатый,  шагал тяжело, размашисто. От всей его фигуры в старом, еще синем, милицейском кителе веяло силой и уверенностью.

Это шел дядя Ваня, он же Митрич, а если  совсем официально,  то старшина милиции Ежов Иван Дмитриевич, наш поселковый участковый. Когда он появился, я не знаю. Вероятно, когда заселялся наш  поселок, Аккурат в это время  я и родился.

 Дядя Ваня, казалось, сросся с поселком, в котором проживали труженики прядильно-ткацкой фабрики № 2. Нужно отметить, что  он жил неподалеку от своей основной работы. Проще, прямо на поселке, занимая с женой маленькую комнату в коммунальной квартире  деревянного двухэтажного дома без каких-либо намеков на удобства.

Он шел, по — хозяйски заглядывая в палисадники, огороды, в раскрытые двери сараев и котухов. Одновременно расшугивал и нас, пацанов, пятидесятых годов рождения, подозрительно роящихся в тени поленниц дров. Неожиданно он останавливался и кричал в глубину сарая, откуда доносился квохтание куриц:

— Марья! Как твой, не бузотерит! Из сарая показывалась неопределенного возраста женщина, вытирая руки о передник и близоруко щурясь от солнца.

-Слава богу, Митрич. Уж спасибо тебе. Вразумил его, окаянного. Ведь взял моду, чуть что, так кулаки распускать.- Причитала она скороговоркой. Но дядя Ваня ее уже не слушал. Он шел дальше, оглядывая свое беспокойное хозяйство.

Хлопот у участкового было много. Целый рабочий поселок, выстроенный фабрикой для рабочих, прибывающих из деревень Заволжья. Время было  послевоенное. Людей не хватало. И на производство были завербованы крестьяне окрестных приволжских деревень. Так что на поселке жили бывшие крестьяне, вырвавшиеся от колхозной крепостной зависимости и безденежья. Нравы царили на поселке деревенские. Свежеиспеченные пролетарии привыкли не надеяться на государство и жили по старинке. Выращивали скотину, копались в огородах. Это — в будни. В выходные и праздники пили горькую до почернения в глазах, затем дрались, потом валились под столы и спали. На утро — на работу.

Нравы были вольные, и участковому работы хватало, особенно после дачки. Так текстильшики называли получку на фабрике. Тогда, то в одном месте, то в другом раздавался заполошный бабий крик:

-Караул, люди добрые. Ведь по убиват!- Это не в меру хватанувший дешевого портвейна пролетарий начинал доказывать кто в доме хозяин. И хозяйка, чтобы спастись от увесистых мужниных кулаков бежала вдоль улицы к дому, где жил участковый.  Независимо от времени года и  суток стучались бабы к нему в дверь. Дядя Ваня был скор на сборы и расправу. Размашисто, чуть ли не бегом, на ходу застегивая китель, а то и без него, в одной рубахе, он спешил к месту происшествия. За ним охая и ахая спешила пострадавшая.

Разговор с дебоширом был короткий. Обычно хватало одного вида милицейской фуражки. Нарушитель бубнил что-то оправдательное и утихал. Но бывало, когда дядя Ваня применял силу. Он коротким тычком в бок валил разбушевавшегося главу семейства и отработанным движением вязал ему руки собственным ремнем, выдернутым из брюк.

— Ты уж поаккуратней, Митрич. Не убей до смерти. Ему ведь детей подымать надобно.- Причитала хозяйка.  К месту происшедшего опасливо приближалась детвора, с испугом поглядывая на поверженного папашу.

Никаких протоколов не составлялось, хотя для таких случаев дяде Ване полагалась сумка — планшет, предмет нашей мальчишеской зависти. В нем ютились несколько листков бумаги да огрызок карандаша.

Все было проще. Покурив,  и убедившись, что нарушитель успокоился и спит, поражая окрестности пьяным храпом, участковый развязывал его, продевал ремень в брюки и говорил благоверной.

— Слышь, Катерина. Проспится твой, пусть ко мне заглянет на беседу.- И все.  Снова шагал наш участковый по улице поселка, поднимая  сапогами слежавшуюся пыль.

Утром, возле дома, его поджидал помятый виновник случившегося. Он переминался с ноги на ногу и невнятно бубнил:

— Слышь Митрич…Ты это, того… Уж извини…Перебрал маненько… Ты уж на работу не сообшай…  Участковый сидел на лавочке и молча слушал похмельный лепет, рисуя прутиком вензеля на земле.

Когда ему надоедало  косноязычие провинившегося, он вставал, одергивал китель и неожиданно сжимал кулак перед носом ошеломленного собеседника.  Тот с испугом, изумленно, смотрел на огромный, поросший рыжей шерстью, кулак.

-Ты у меня мотри, Николай. Еще раз хозяйка пожалуется, что ее мытаришь и детишек шугаешь,  сообщу на работу. А там, сам знаешь, церемониться не будут.- И уходил, оставив раскаявшегося наедине со своими мыслями о бренности бытия. На производстве с пьяницами и дебоширами, действительно, не церемонились: лишали премиальных, а, самое главное, задерживали очередность на квартиру. Так что было чем рисковать. Сконфуженный виновник еще долго бормотал что-то извинительное  в спину. А дядя Ваня шел по привычному маршруту, оберегая покой тружеников текстильного края.

Шли годы. Как стойкий оловянный солдатик нес старшина Ежов свою хлопотливую службу. Неуклонно следовал он раз и навсегда установленному им самим распорядку. Утром — обход вверенной ему территории. Независимо от погоды, времени года, будней и праздников.

Но для одного праздника он делал исключение. Это день Победы. С утра появлялся во дворе Иван Дмитриевич в синем милицейском мундире. Орденам и медалям тесно было на груди ветерана. Особое место, выше всех наград, размещались нашивки за ранения. Желтые, красные. Крепко воевал старшина Ежов, себя не жалел.

         -Иван Дмитрич! Да ты у нас как Жуков! –Острили  выпившие по случаю праздника мужички, те, что помоложе. Они не хватили тягот фронта. Но дядя Ваня был на их не обиде. Им, будучи пацанами, тоже досталось в годы войны.

         Так повелось с послевоенных лет, что день Победы в нашем городе начинался с посещения воинских захоронений. Город не попал в сферу боевых действий, но  госпиталей в нем было достаточно. Не все красноармейцы выживали и их хоронили  на местных кладбищах.  Одно из них находилось недалеко от нашего поселка. Это был старинный погост окружных деревень(город придет сюда позже) и там нашли вечный покой воины, умершие в госпиталях. На это кладбище и шел Иван Ежов со своей супругой. Они вместе доходили до захоронения. Иван Дмитриевич оставлял Анну Ивановну на лавочке, а, сам, захватив из сумки пакет, шел к могилам. У него было свое место в самом дальнем углу. Там Иван Дмитриевич садился, разворачивал пакет, доставал чекушку ( кто не знает, бутылка водки емкостью 250 граммов), кусок черного хлеба, посыпанного солью.

         Ветеран сидел один, погруженный в свои думы. О чем мог думать бывший фронтовик в день Победы на воинском захоронении. Конечно же, о них, кто нашел последний приют здесь, на старом деревенском погосте.

         -Простите, братки, что я вот жив и поминаю вас,- глотая слезы, бормотал пехотный старшина Ежов. –Вроде пулям не кланялся, за спины товарищей не прятался, а остался цел, хотя и ранений не на одного бы хватило. Он наливал стакан водки и залпом выпивал его. – Вечная вам память, друзья. Пока жив, буду вас помнить.

Вспомнил Иван Дмитриевич и свою жизнь. Воевал честно, награды  -тому свидетели. Ранений несколько получил, а что живой остался,  видно, так было Богу угодно. Отвоевал Иван Дмитриевич, приехал в свою деревеньку за Волгой. Без того-то  верхнее Поволжье было не богатым, а тут военное время и вовсе подкосило сельское хозяйство. И отправился наш Митрич на другую сторону Волги на прядильно –ткацкую фабрику. Работящего серьезного мужика с удовольствием приняли на работу. Работал бы Иван Ежов на производстве, если бы его не вызвали в горком партии. А Митрич, как бы сказали на поселке,  был «партейный».

 Время было послевоенное. Лихого народа в городах и поселках было много  и милиции работы хватало. А где взять кадры. Тогда и стали проводиться партийные наборы для укрепления милицейских рядов  среди бывших фронтовиков. Акция была мудрая и своевременная. Призывали  офицеров запаса, орденоносцев, то есть людей зрелых и состоявшихся. Образование скажите? Какое там образование, если милицейский (так называли милицию после войны) на дежурство с автоматом выходил. Прошли краткие курсы и — все. Отказываться от поручений партии и правительства в те времена было не принято, да и  билет коммуниста ко многому обязывал. Направили старшину Ежова на охрану общественного порядка.  Такой был наш дядя Ваня человек, а, учитывая, что бог ростом и силушкой его не обделил, то милиция получила   очень даже авторитетное пополнение.

Долго сидел ветеран, вороша свою жизнь,  допивал остатки чекушки, затем вставал и медленно, сквозь ряды могил,  шел к выходу, вчитываясь в незнакомые фамилии. Незнакомые, но такие родные! Столько лет он ходил мимо этих скромных памятников со звездами. Фамилии многих помнил наизусть.

         -Ну что, Ваня, повстречался с однополчанами? – Спрашивала его Анна Ивановна, терпеливо дожидавшаяся мужа на лавочке.

         -Да, мать, посидел, поговорил,- рассеянно отвечал ей Иван Дмитриевич. –Вот сколько лет прихожу сюда, а все никак не могу привыкнуть, что лежат здесь такие же парни, что шли со мной бок о бок всю войну. Словно виноват перед ними, что жив остался.

         Анна Ивановна вздыхала и гладила мужа по рукаву мундира. Что она могла сказать мужу? Что верно ждала его, молодого парня, призванного через несколько недель после свадьбы. Сколько свечек тайком поставила комсомолка Анюта в церкви, что бы только вернулся ее Ваня. Услышал ее господь, внял. Вернулся  Иван. Израненный, но, слава Богу, живой. Вот только буйную рыжеватую шевелюру словно мукой обсыпало.

         Медленно они шли по кладбищу, разросшемуся после войны. Неизвестно кто  привил, но день Победы превратился еще в поминальный день всех родных, кого хоронили здесь и в годы войны, и после.  Были здесь похоронены и фронтовики, которые вернулись с войны, да ранения и контузии сделали жизнь ветеранов недолгой. Посему народа было много. Люди здоровались со своим участковым. Многие его знали, другие – от уважения к бывшему солдату. С некоторыми ветеранами Иван Дмитриевич останавливался, разговаривал. Его приглашали к импровизированным столам, на которые горазд русский человек. А какой день Победы без поминальной стопки. Только не приносила выпитая стопка облегчения, камнем ложилась на сердце бывшего фронтовика

         -Пойдем, отец, будет сердце рвать. Их уже не вернешь, вечная память им, убиенным, за землю свою – говорила Анна Ивановна и крестилась.

В милицию Иван Ежов был призван вовремя. Время было послевоенное, лихое.   Квартирные кражи, взломы хлевов и увод скотины. Трещали под фомками замки голубятен. Воровали даже сохнущее на улице белье и веревки, на которых это белье висело.  Редкая ночь проходила без происшествий. Да тут еще Берия в 1954 году обьявил амнистию уголовникам. Совсем худо стало. Не раз и не два выходил в засадах старшина милиции Ежов на грабителей. На пистолет он не надеялся, больше на собственную сметку да на природную силу рассчитывал. Наряд милиции приезжал, как правило, когда Иван Ежов, связав руки взломщику, сидел, нервно куря самокрутку.

         -Ну что ты делаешь, Иван! Снова самостоятельность проявляешь. –Выговаривал ему начальник отдела. — А если бы он был не один, да с огнестрельным оружием? –Отсчитывал  старшину капитан, тоже прошедший войну.

         -Ничто, Петрович, Пока засаду бы устроили, пока что, а тут, видишь, лежит, голубчик. Второй ушел, жалко, не успел я его стреножить, но теперь найдем, – затягиваясь самокруткой, щурился от едкого дыма старшина Ежов.  –Да нечто я, Петрович, забоюсь этих сявок. В Сталинграде  с немцами в рукопашной по несколько раз на дню схлестывались. И ничего- живой. 

         -Но ты все-таки аккуратней, Иван – говорил ему начальник, пряча в усах довольную улыбку.

Больше всего хлопот приносило дяди Ване подрастающие поколения. Верховодила на рабочих поселках, в казармах братва еще довоенного года рождения, а дальше шли послевоенные и пятидесятые, к которым принадлежал и я. Посему хорошо помню поселковые кодлы в низко надвинутых кепках, отчаянно матерящихся и курящих «чинарики». Это был резерв для уголовного мира. Почему так было, не знаю. Но уголовная романтика давлела над пацанами поселка, что даже мы, мелкотень, и та подражала авторитетам. Блатные песни типа: «Таганка, все ночи полные огня…», «Мы бежали с тобою, по железной дороге…» мы знали лучше, чем пионерские.

         Дядя Ваня делал все, чтобы отвлечь парней постарше от «прелестей» преступного мира.  Разгонял картежников, предупреждал об ответственности нечистых на руку. Конечно, он мог отправить всех подозрительных в колонию. Кого- то взрослую, кого -  для малолетних. Но было одно «но». У многих не было отцов и эта «безотцовщина», как ее называли в те времена,  даже не закончив восьмилетки, работала и приносила матерям какие — никакие деньги. Наиболее отпетых, когда дело доходило до поножовщины или грабежей, посадили. Тех, кто подавал надежды на исправление, милиция и производство дотягивали до армии. Там, за три года, их, как правило, приводили в норму и на «гражданку» парни возвращались повзрослевшие. К одному из первых они шли к дяде Ване и благодарили за его участие в их жизни

         -Да што я…вы сами… вишь какие молодцы вымахали… Отнекивался дядя Ваня, подозрительно отводя глаза и старательно закуривая, ломая спички.

         Шли годы. Неутомимо нес свою службу наш участковый. Только седели виски у дяди Вани, да походка стала тяжелее.

 Пришло время  и мне  служить. С одним из первых я попрощался с Иваном Дмитриевичем.  Когда я уволился в запас и вернулся домой, то не встретил дядю Ваню. По поселку носился на мотоцикле новый участковый с лейтенантскими погонами. «Толя –свисток», — так окрестили его острые на язык поселковые старожилы. На мой вопрос матушка ответила, что вышел дядя Ваня в отставку, попрощался с людьми, с которыми сжился, и уехал за Волгу к себе в деревню.  «Доживать на природе», как он выразился.

Новый участковый на поселке появлялся нечасто.  Работа его явно тяготила, встречи  со стареющим населением были скучны и он, облегченно вздыхал, когда уезжал с забытой богом и властями окраины.

— Эх! Нет нашего Митрича, — вздыхали соседи – уж он то бы это дело не бросил, все бы довел до конца — и печально смотрели вслед тарахтящему мотоциклу. Что скажешь. Уходили на заслуженный отдых ветераны, люди прошедшие войну, выдержавшие послевоенное лихолетье, а на смену приходили …свистки.