Любви не названа цена

 И. Туманову.

Гимнасточка на шарике земном

Качается. Шар кружится под нею!

Он не желает видеть Лорелею

В той девочке, не думает о том,

Что ветреным кружением своим

В душе её он раздувает пламя!

Что Цельсий крепнет, медленно и плавно

сжимая горло мускулом стальным.

Наверное, я брежу наяву:

Что может с ней, прекрасною, случиться?

Она ж в июль, как бабочка, стучится,

Мечтая окунуться в синеву

Небесную! Купаться в облаках!

Из звезд собрать божественные чётки!

Но замыслы волшебные нечётки,

И журавля пока что нет в руках.

Гимнастка всей крапивою Земли

Исхлёстана, Земле ж – и горя мало.

Ей надобна недюжинная слава,

И что с того, что где-то на Нерли

Гимнастка полюбила акробата,

Душа теперь любовию крылата,

И сердце бьётся, как в стихе верлибр.

Отныне жизнь под лезвием судьбы.

Как не поранить худенькую шею?

Гимнастка умоляет ворожею

Отворожить родного от гульбы

По лезвию! Продлить её на миг!

Адреналином переполнить вены!

Чтоб не тянул к себе ковёр арены

И не прорезал воздух женский крик.

Уйти бы им от бешеной орды

Да окунуться в старенькую Вязьму.

Ведь даже клёны в Вязьме пишут вязью,

И не видать там пошлой кутерьмы.

Так пусть умрёт навеки яд измен!

К любови путь тяжёлый и не близкий,

Но, как писал мой друг новосибирский,

Благословен тот путь, благословен.

МЕДЛЕННЫЕ СТРОФЫ

Нету, нету, милой моей нету,

Улетела милая со свету.

Я молюсь теперешнему лету,

Чтобы мой вопрос не канул в Лету.

Я от лета требую ответа

О своей рябиновой, но Лета

Налагает вето на ответы.

Где же ты, рябиновая, где ты?

Сам себе я сделался ненужный,

Стал по жизни хмурый и недужный.

Потерял я кротости жемчужной

Первозданный трепетный родник.

Походить я начал на монаха,

Потемнела старая рубаха,

А ведь раньше Шапкой Мономаха

Я хотел украсить чистый лик.

Нынче слёзы высохли, не плачу.

Нынче миру ничего не значу.

Я на зиму глупую батрачу,

Неподвижен вытоптанный ум.

Не хочу картин под старым лаком.

Нынче снег хрустальный мне не лаком.

Я устал, и всё покрылось мраком,

Даже март неистовый угрюм.

Но опять вернулось к жизни лето.

Только чудной, милой моей нету.

Я молитвы обращаю к лету,

Вдруг подарит лето мне ответы

О моей рябиновой? Но Лета

Налагает вето на ответы.

Где же ты, рябиновая, где ты?

Но молчит и нынешнее лето.

Где же ты, рябиновая, где ты?

* * *

                                                                 В.

Как терпкое вино лизнуло мозг, -

К стихам сажусь. Ночь первая. Декабрь.

Фокусировка памяти. Стоп-кадр.

И пауза. Свеча роняет воск.

Вот женщина. Спокойна и строга.

Надменна чуть, стройна и величава,

Изысканна. И вновь молчит строка,

И в бесконечность падает начало

Стихотворенья гибельного. Вас

Очаровать пытаться я не смею.

И всё ж Ясон сумел украсть Медею,

А с нею критский профиль про запас.

Теперь – не то. Через века озноб

Нёс перебранку действия и слова.

Но благодать – купель для Вас, и снова

Герою подставлять под пули лоб.

Молюсь на Вас. Смотрю с надеждой ввысь.

А звуки в горле немощны и вязки.

Нет предопределения развязке,

Хоть сдохни. Хоть в лепёшку расшибись.

* * *

Вы перешли в разряд Прекрасных Дам.

Могу теперь я руку целовать Вам,

но век – не тот, и подвенечным платьем

проложена дорога к холодам.

Теперь я не спрошу, зачем Вы прочь

уноситесь? – Вы унеслись. И точка.

Быть может, только раненая строчка

порвет кольцо в октябрьскую ночь?

Вы правы. И терпенью есть предел.

Определить – не значит определить.

Но алгеброй гармонию поверить

я, дурачок, в срок нужный не сумел.

Я предпочёл игру полутонов

и проиграл. Кто выиграл? – Шарм поэта!

Да пусть он сдохнет в рюмке «Амаретто»,

в бутыли под эмблемою «Смирнофф».

А Вам – добра! И счастья побороть

погасших слов усталую дремоту.

Где пепел обратится в позолоту,

там благодать найдёт. Спаси Господь.

* * *

Когда бутылка выпита до дна

И в голове теснится зов Орфея,

Ко мне приходит сказочная фея,

То девочка, то женщина она.

Нас мягко поцелует нагота

И тайна влажным языком оближет,

Восторг и дрожь на нервов нить нанижет

И подчинит мгновению года.

Дрожанье тел дрожание судьбы

приостановит, но убить не сможет.

И снова я, как каторжный острожник

Под оком неподкупного судьи

Молящийся! Но не приворожив,

Не отчеканив статикой мгновенья,

Погасит дрожь чудное сновиденье,

На страх и слёзы вето наложив.

Наступит день. Увы, таков закон.

И в голове погаснет зов Орфея.

Один сижу. Какая, к чёрту, фея!

Лишь бой часов. Тоскливый полузвон.