Мне кажется, что самыми яркими у каждого человека являются воспоминания о детстве. При разных ситуациях во взрослой жизни, мы приводим примеры из картин своего детства. Иногда даже помним какие-то случаи о себе, по рассказам старших братьев, сестёр или родителей. Случай, о котором пойдёт речь, произошёл со мной, когда мне было три с половиной года. И рассказала об этом мне, работающая  тогда с мамой  в колхозных детских яслях, повар тётя Наташа.

     Эти детские ясли, так их и называли, заслуживают особого рассказа. В селе было два больших колхоза: колхоз «Лосево» и колхоз «Светлый путь». В колхозах были созданы детские ясли и в них принимали детей только колхозников. Были в селе ещё  детский сад, и детские ясли, в которые принимали детей рабочих и служащих  с заводов  и сферы административного обслуживания. Нужно сказать, что село было районным центром и в нём были три завода: кирпичный  завод, завод «Металлист», завод по переработке молока. Кроме этого были мельницы, маслобойки, строительное — монтажное управление, лесхоз,  около десяти магазинов. Отдельно хочется отметить учреждения культуры и образования: две средних школы, три больших по объему литературы библиотеки и пять сельских клубов.

      Но мы дети колхозников ходили, если так  можно сказать в свои ясли. Вернее не ходили, а ездили. Для того чтобы колхозники могли вовремя выходить на работу в поля и на фермы, а летом ранним утром; были приняты на работу два пенсионера. Им выделили лошадей и тележки со специально сделанными из досок стенками. Они должны были в семь часов объехать каждый свой участок села, собрать детей и к восьми часам привезти в ясли. Дети были разного возраста от года до восьми лет. Детей провожали и сажали на телегу либо бабушки, либо старшие в семье дети. Иногда у тех, кому не на кого было оставить ребенка, матери одевали детей и сажали возле дома на скамейку. Надо сказать, что почти возле каждого двора были такие маленькие скамейки. Дети сидели и ждали деда. Мы не знали, как их зовут, их взрослые называли дед Сагун и дед Коваль. Дед Сагун был скучным по нашему детскому мнению, он ехал, всегда молча, изредка покрикивая на озорных мальчишек, чтобы не поднялись и не упали с телеги. Другой дед по фамилии Бережной, но все его звали Коваль, был весёлым и добрым. Он шутил с детьми и учил их петь песни во время поездки по улицам. Он никогда не был моряком, но любил песню морскую, распевал её с детьми во весь голос. Жители села, услышав этот утренний хор, улыбались и говорили: «Дед Коваль поехал». По улице ехала на телеге орава разномастных детей, и во всё горло распевала: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там!». Дед был высокий стройный и когда его в шутку спрашивали: « Дед, скажи какого ты полка?», он вытягивался в струнку, и, отдавая честь, отвечал: «Тридцать шестого пехотного, Орловского, генерал — фельдмаршала графа Паскевича, князя Варшавского, Эриванского полка, рядовой — Бережной, Ваше Высокоблагородие!». В селе над его словами подшучивали, но спустя много лет, читая исторические книги о кавказской войне, я узнала, что такой полк действительно был. На всю жизнь я запомнила его слова. И когда он был уже совсем старым (за девяносто лет), кто-нибудь просил его сказать, какого дед полка, он улыбался, показывал на меня рукой и говорил: « Она скажет, она знает!». Мы завидовали детям тех улиц, по которым он ездил. И иногда не ждали деда Сагуна, а бежали на Прогон так называли одну из улиц, и  там стояли, ждали деда Коваля.

     В тот день, о котором мой рассказ мы с братом Виктором, которому было уже пять лет, и он по деревенским меркам был уже самостоятельным, в ясли не захотели идти, остались дома со старшим братом. Но у него было много друзей и ему было не до нас. Улица наша была красивой, хотя и называлась Кривой. Просто она вилась между садов и имела три части. Мы жили на центральной самой прямой и самой зеленой. В то время было мало машин, по улице ездили на лошадях с подводами, иногда проезжал трактор Беларусь или мотоцикл. Улица была покрыта вся травой, лишь узкая полоска в середине была накатана. Дети с весны до осени бегали босиком. Обувь одевали только если шли в ясли или  в клуб на детский сеанс смотреть фильм. Когда мы вышли из дома, на улице было человек пять детей. Самая старшая Валя, она жила на краю улицы и у неё было уличное прозвище Птушка. Она предложила пойти на ближайшее кукурузное поле набрать початков. Она сказала: «Я вчера проходила мимо кладбища, там, рядом поле, и початки уже почти спелые, можно набрать и сварить!». Кто же мог отказаться от такого лакомства. Спрашивать разрешения у родителей не было смысла, так как они  все были на работе, да и вообще мы все были в то время свободными. Никто не ограничивал наши передвижения. Мы сами ходили на речку купаться и иногда приходили домой только вечером, лазили в колхозный сад за яблоками, бегали на другие улицы к друзьям играть.

      Собравшиеся идти за кукурузой ребята, все были старше меня, но так как Виктор был обязан за мной следить, ему пришлось брать меня с собой. До поля было недалеко. Тем более что с улицы на другую  улицу можно было пройти через огороды и те дворы, где не было собаки. Никто никогда за это не ругал. Тогда дома даже на замки не всегда закрывали. Просто набрасывался  на входной двери крючок, и всем было ясно, что хозяев нет дома. У двух ребят были авоськи, остальные шли с думой набрать початки в майки или в подол платья, которые после игры на улице чистотой не отличались. Настроение было прекрасным. Шли, шутили, смеялись, толкались, бегали наперегонки. Когда я не успевала, брат подбегал, давал подзатыльник, брал за руку и тащил вперёд. Прошли кладбище стороной, и подошли к полю. Кукуруза была высокой, огромной, как мне казалось. 

      Я едва могла достать до початка. Ребята отрывали лист початка, проверяли ногтём спелость и срывали початки. Чтобы я не ревела мне дали два. Я крепко прижимала их к груди. Птушка сказала: «Пацаны, вы поглядывайте на дорогу, вдруг объездчик! Если что, прячьтесь в кукурузу подальше и сидите тихо. Или бегите в Шляховские сады». Шляхом называли улицу, которая проходила рядом с кладбищем. У неё было другое название, но, как и наша улица, им Крупской называлась Кривой, так и эта улица издревле называлась Шляхом.

Сейчас это самая забитая транспортом улица, по ней проходит трасса М4 на Москву. А тогда редко  было, что проедет полуторка, москвич или победа. Мы на них смотрели как на диво, не говоря уж про блестящую волгу.

   Птушка, как накаркала беду. Вдали показалась бричка объездчика. Пацаны и старшие девчонки бросились врассыпную кто куда. А я спокойно стояла, не зная, что мне делать. Худой дядька спрыгнул с брички и крикнул грозно: «Это что такое?!». Я испугалась крика и громко заревела. Слёзы не вытирала, они текли по лицу, оставляя полосы, но руки были заняты початками. Объездчик крикнул: «Заберите ребёнка!». В ответ  был только мой рев. Не оставлять же в поле эту маленькую,  ревущую во весь голос воришку, ещё заблудится и погибнет.

     Поднял на руки, я брыкалась ногами, дико орала, но початки не бросала.

Посадил меня на бричку, крикнул: « Перестань орать! Сейчас отвезу тебя к маме». Я, всхлипывая, понемногу успокаивалась. Выехали на Шлях, он спросил: « Ты чья?», и получил исчерпывающий ответ: « Мамина!». Этот ответ, наверное, был у каждого человечка моего возраста. Я помню мою подружку Татьяну Лысову, долго называли взрослые Поросёнкина. Потому, что в возрасте три года, когда её спрашивали: «Ты чья?», она всегда отвечала: «Мамина, папина, Любина, Светина и поросёнкина!». И вот пришлось стражу  полевого порядка ездить по улице и спрашивать у женщин и бабок, чей это ребёнок. Никто не знал. Одна женщина предложила: « Ты съезди в колхозные ясли, там Анна Петровна, заведующая, всех детей села знает!». И он повёз меня в ясли.

     Мама сидела, писала свой ежедневный отчёт. Когда у детей был тихий час, она садилась за маленький  столик одной из детских спален, доставала табель посещения и отмечала фамилии детей. Вернее напротив нужной фамилии она ставила либо плюс, либо минус. Ручки тогда были перьевые, она осторожно макала перо в чернильницу и аккуратно писала. Я став постарше любила сквозь якобы закрытые веки, наблюдать за ней. Вот она пишет, потом на неё наваливается дремота, и она ручкой прочерчивает тетрадь. Поднимает голову, видит, что  я сотрясаюсь от смеха, ругается и обещает меня выпороть. Но никогда за всю мою жизнь она меня даже не шлёпнула, хотя братьям иногда доставалось. Она постоянно не высыпалась, вставала в четыре утра и шла на ферму за три километра за молоком для яслей. У неё был десятилитровый бидон с деревянной  ручкой. Приносила молоко, отдавала повару и шла на Базу, так называли продовольственный колхозный склад, за мясом и другими скоропортящимися продуктами. Ведь холодильников тогда не было. Всегда нарядно одетая, она шла по улице, а на плече у неё сидела птица галка. Эта птица была ею приручена. Подобрала мама её ещё желторотым птенцом, выходила и даже научила говорить некоторые слова. Галки очень хорошо поддаются обучению.

Мама, как обычно уставшая, сидела и подрёмывала над своим отчётом. Вдруг тихо вошла няня Варя, и сказала, что заведующую зовёт объездчик. Мама недоумевая, зачем она ему понадобилась, вышла на веранду. Объездчик обратился к маме: « Анна Петровна, тут такое дело, гонял я, ворующих кукурузу, и нашёл воришку девчонку маленькую и не знаю, кому отдать. Посмотрите, может, знаете чья. Она у меня там, на бричке сидит». Они вышли за ворота и мама охнула. На бричке сидела чумазая, лохматая, зарёванная, белобрысая девчонка, крепко стискивающая у груди початки. Мама только и смогла сказать: «Господи, да это же — моя!». Вышли все работники яслей, стояли,  смеялись. Объездчик шутил, что подаст на меня в контору докладную. Мама пыталась у меня добиться, где же второй воришка Виктор. Она беспокоилась, что бы он, не стал прятаться в кукурузе. Поля были большими, и если бы он заблудился, пришлось бы всем селом искать.  Но к счастью она увидела недалеко от детских яслей прячущегося за угол Виктора, он боялся прийти и признаться, матери, что меня потерял. Так закончилось первое и последнее в моей жизни «воровское» дело.

Кукурузы мы, всё же, сварили вечером. Маме дал десять отборных, молочной спелости початков, строгий, грозный объездчик. И добытые мной початки тоже сварили, так как я хотела кушать только свои.