Без названия

                                "колыбельная" 

Не стена, и не дом, и не камень с цинковой волной, 

Но такой неприемлемо добрый  и очень родной,

Облекаемый свежей, душисто-прохладной росой -

По которой он некогда бегал, весёлый, босой -

Растянулся, ни жив и ни мёртв, и глаза на траву

Улыбаются. Я тебе, милый, цветка не сорву.

Не вставай — аромат одурманит тебя на пути.

Тебе больше не нужно, скитаясь, куда-то идти.

Не вставай, не давай ускоряться биению жил.

Я навек сохраню, что остался ты тем, чем и жил.

Тебя любит трава и суровый её изумруд,

Но добыт он не кровью уснууших под тяжестью руд.

Тебя любит земля печаль её тягостных лет,

Облаченная в чёрный, с терновой короной побед,

Бледнолицая словно луна средь ночной тишины.

Для неё твои беды, как слабости, все решены.

Она любит тебя дорого любовью творца.

Не гляди на подтёки её воскового лица.

Она любит тебя, как и мать драгоценных детей,

Сохранившихся после исхоженных ими путей.

Она любит тебя, как вовеки не мог человек,

Как животные любят — и нищих, как всех, и каклек.

Сохрани неподвижность  и вешней рекой обратись.

И к великому чуду покоя скорей воротись.

Для тебя я цветок не убью, но как хлынет вода,

Она унесёт и тревоги твои и года.

Вода пробежит сквозь озябшие руки к лицу,

Принося себя в жертву и честному и подлецу.

Вода пробежит — растворись под свеченьем небес.

Я тебя сохраню, как и ветер, и дымчатый лес.

Засыпай, уходи, устремляя глаза на восток.

Через шёлково-мягкий и облачно-ласковый сток.

Пусть глаза загораются пурпуром новой весны.

Уходи, моя радость, в живые далёкие сны.

Выходила царевна кровавая

Из тёмных волн с переливами, 

Перед  всею страною правая, 

Смеясь над цветами и  нивами. 

Выходила к людям прекрасная, 

Сознавая свое могущество. 

На ней платье дегтярно-красное. 

И во времени преимущество. 

Прибежали к ней дети малые

И смутились, и прочь попятились. 

Старики к ней пришли усталые

И сказали: "Мы зря горбатились". 

И пришли к ней отцы и матери. 

Полились у них слёзы горькие.

И сказали: "Мы все предатели. 

Где же стороже были зоркие?" 

Прибежали к ней дети старшие, 

Восхитились её нарядами.

И для увеселенья маршами

Они с песнею — автострадами:

"Улыбнись-улыбнись, чудесная!

Ты богата, мила, красавица!

Это речь и ничуть не лестная, 

Ведь приход твой нам очень нравится. 

Властвуй нами и будь Царицею. 

Несогласные все исправятся." 

Та глядит на них злой лисицею 

И смеётся, хохочет, скалится. 

И дрожат её руки бледные.

И трясутся от нетерпения.

"Ах вы бедные люди, бедные! 

Вами правила с Сотворения. 

Только ныне я здесь в открытую

Перед каждым из вас, взъерошенных. 

Тут на каждую морду сытую 

У вас сотни голодных, брошенных. 

Презираю вас слабых, мелочных. 

Вы казните себя и ближнего 

На путях непохожих, стрелочных,

Из желания ряда нижнего."

Восхищённо кричат и хлопают 

Молодые, надеждой полнятся. 

И свистят, и ногами топают. 

"Вот теперь все мечты исполнятся - 

Меж собой говорят восторженно, - 

Заживём, как не жили ранее. 

Эра новая нами сложна - 

За былое ответят крайние."

"Что ж творите вы, дети малые, 

На погибель вы нас направите - 

Спорят взрослые да бывалые, - 

Вы кого направление ставите?"

"А вот раньше иначе жили мы - 

Затряслись старики, заохали, -

Побеседуй-ка со старожилами, 

Как бывало — те скажут,  плохо ли!?

Тогда в каждом — да море совести.

И мораль человеком правила. 

И из каждый поэмой, повести

Ребятня выносила правила. 

А теперь распустились. Бедные 

И духовно, и даже умственно. 

Всё монеты считают медные. 

Голова и глупа, и буйственна."

Закричали, других не слушают. 

И промолвила им кровавая :

"Что сварили — пусть то и кушают. 

Я средь них буду вечно правая. "

                            " 872 " 

В нашем городе строятся доты. 

Ленинград превращается в крепость. 

Вместо солнца плывут самолёты - 

Дикий рев изливает свирепость. 

Леденеют и вены, и кожа, 

Уже кажется, что и душа.

Я иду с человеком не схожа. 

Ещё шаг. Неспеша. Неспеша.

Леденеют и тупятся мысли, 

Оголтело белесы глаза. 

Самолёты дома наши взгрызли, 

И бессильно темны образа. 

Под убитыми жизнями зданий

Похоронены и человечьи, 

Ну и прочих, меньших созданий, 

Чьи пути выживанья — овечьи. 

Я не чувствую. Тупость и холод. 

От него-то я спрячусь, клянусь, 

Но гуляет по улицам голод,

И от голода я не спасусь. 

От Обводного тянется кто-то. 

Уже знаю — дуранда в руке. 

Отвернулась. Слепая дремота

Вечно кажет отца вдалеке. 

Опускается тяжесть на плечи, 

Голова потянулась ко льду, 

Будто ждёт неминуемой встречи. 

Ещё миг. Я вот-вот упаду. 

Но тогда не отпустит родная, 

Надорвавшая сердце, земля. 

От неё, будто бы ото дна, я

Отдираю, стонам внемля, 

Свои мерзлые робкие кости, 

Уносимые ветром на юг. 

За последние месяцы злости

Мне б хватило на тысячи вьюг. 

Но теперь нету силы и злиться. 

Отходя, как от жизни, ко сну, 

Я могу лишь скорбеть и молиться, 

Ожидая душою весну. 

Выносили зашитые простыни, 

Но могилы не будут копать. 

А ведь где-то за дальним верстами 

Я могла бы мать обнимать. 

Но теперь её руки белые

Унесли от меня в овраг. 

Там, где корни обледенелые, 

Где её не достанет враг, 

Где и спит у земли, не мучась. 

Она рада была уйти, 

Чтобы только такую участь

Дать ребёночку обойти. 

Где ты, мама? И как ты, мама? 

Под какими снегами спишь? 

Холодна колыбелька — яма. 

Всё, должно быть, покой да тишь. 

Мне б дойти до парадной двери, 

Мимо дома, в котором те. 

Иногда вылезают звери, 

Если мысли о животе

Заглушают любые звуки,

И пульсирующий поток

Наполняет железом руки, 

И разъеден в груди комок. 

Вылезают. Мне мама пела

Про волчонка, ракиты куст. 

Я поверить тогда не смела, 

Но теперь  я тот слышу хруст, 

Мне колени от страха сводит. 

Постучатся — и всё — пропал. 

Но пока что никто не ходит. 

А вот если бы город спал, 

Мы бы слышали этот скрежет. 

Только тени пошли — домой, 

А не то украдёт, зарежет. 

Так же братец пропал и мой. 

Выносила с утра ведёрко, 

Шла по лестнице вниз и вдруг

Растянулась. Досадно. Горько. 

Ноша выскочила из рук

И упала. И замер воздух - 

Показалось мне, дышит свет. 

Дай, история, всем нам роздых 

Хоть на сотню счастливых лет.