Зачем ты так со мной... Прости, что бросила тебя...

Она сидела в разделочном цеху небольшой «забегаловки» на овощном ящике, который служил ей шатким стулом. Сидела тихо и печально, по-ученически сложив руки на краю старого поварского стола и упёршись на них подбородком. Взгляд её, теоретически, был устремлён в «никуда», а практически –  в тусклые, безжизненные глаза лежащей перед ней селёдочной головы.

«Зачем ты так со мной? Вот, что я им теперь скажу? Что? А главное  –зачем? Да и что тут вообще можно сказать…»  – мысленно спрашивала кого-то, глядя на селёдочную голову, молодая женщина. Селёдочная голова безучастно молчала.

В помещении царил полумрак. Только узкий солнечный луч героически пробивался через окно с почти непрозрачными от грязи стёклами. Отыскав дырку в когда-то бывшей зелёной, но давно забывшей свой цвет занавеске, он отчаянно старался хоть как-то оживить мрачную картину этого помещения.

Хозяева забегаловки не слишком утруждали себя соблюдением норм гигиены и прочих обременительных правил. Разномастные овощные очистки живописными грудами валялись рядом с пластмассовыми помойными вёдрами, а мелкие рыбьи и птичьи кости, разбросанные по всему полу, дополняли незамысловатый интерьер цеха.

Приблудный одноглазый кот неопределённого окраса, сострадательно принятый этой «точкой общепита» на общее попечение, лениво мял в зубах селедочный скелет. Может быть именно этот скелет был когда-то продолжением молчаливой селёдочной головы? Кто знает...

 Из кухни, находящейся по какой-то загадочной причине в другом крыле здания, доносился ровный гул голосов персонала . Иногда, на фоне этого неразборчивого гула, чётким «соло» выделялась громкая нецензурная брань, произносимая владелицей низкого женского голоса. Из кухни полз неприятный запах сгоревшей борщевой заправки, который, впрочем, хоть немного разбавлял собой ароматы начинающей уже портиться белокочанной капусты - мешки с этим, всегда нужным, продуктом были небрежно свалены в разных углах помещения.

Сидевшая на ящике молодая женщина в тёмном строгом платье, была единственным ярким пятном этой безрадостной картины. Солнечный луч освещал её иссиня-чёрные волнистые волосы, свободно падающие на худые плечи. Правильные черты лица и природная красота его линий заменяли ей косметику. Руки украшал скромный, но со вкусом сделанный маникюр, а шею – тонкая золотая цепочка с крестиком.

Женщине было плохо... Прерывистые, тяжелые вздохи и редкие всхлипы уже указывали на то, что еще немного – и она разрыдается.

 – Михална! Хоть чайку попей. Настоящий, из пачки! Зеленый, листовой, без химии! – мысли женщины прервала хозяйка того самого низкого женского голоса.

– А? Зачем... Какой чай, Зоенька... Я же не просила,  – всхлипывая, оторвалась от получасового неотрывного созерцания рыбьей головы женщина.

Повариха Зоя – крупная, широкоплечая, в замызганном переднике, надетом поверх цветастого, моды 70-х годов платья и с модной в тех же годах стрижкой «Аврора», с обязательной химической завивкой и непременным окрашиванием волос «Рубином», – поставила перед ней на удивление чистый, никак не вписывающийся в окружающую обстановку, стакан в красивом подстаканнике, предварительно смахнув со стола какие-то очистки. Стакан этот очень удачно расположился как раз на освещаемой лучом-героем части стола. От чая шёл ароматный пар. Кубики рафинада на дне уже начали быстро таять, а несколько чайных листьев на глазах увеличивались в размерах.

– Говорю же, зеленый, из пачки. Без химии. И сахара два положила, как ты любишь. Попей, попей – тебе еще много сил и души для сегодняшнего дня надо. А душа, она от сладкого сильнее делается, Алёнушка,  – прямо как в далёком детстве, успокаивала уже не маленькую девочку, а молодую женщину, Зоя.

– Попей, а я заправку новую пойду ставить. Люська «долялякалась» по мобилке со своим «Котиком» и спалила старую. Негоже Василича поганым борщом подчевать.

После этой фразы Зоеньки Алёна уже не смогла сдерживаться, и, уронив лицо на руки, разрыдалась так отчаянно, словно оплакивала весь рушащийся вокруг неё мир. Повариха тут же поняла, что сболтнула лишнего. Виновато всплеснула руками и, вытирая краем фартука разом набежавшую слезу, медленно побрела на кухню.

Таких рыданий разделочный цех  еще не слышал. Даже видавший виды кот, испугавшись, выскочил в коридор.

Через некоторое время уже обессилевшая от слез Алёна тяжело подняла голову и посмотрела на часы. Оставался один час, ещё принадлежавший только ей. Продолжая изредка всхлипывать, попыталась привести себя в порядок. Затем взяла в руки стакан с уже давно остывшим чаем и алюминиевой ложкой – не как обычно она это делает, а почему-то против часовой стрелки, – стала размешивать уже растворившийся рафинад. Чайные листочки закружились, и Алёна, вынув ложку, стала внимательно наблюдать за их хаотичным танцем. Казалось они включили обратный отсчет времени и оно  пошло вспять. Чаинки кружились всё медленнее и медленнее, пока совсем не остановились. Вместе с ними в голове женщины вновь остановился и замер вопрос, который она, как ей казалось, уже в тысячный раз повторяла сама себе: «Зачем ты так со мной?».  

Настенные китайские часы громко отсчитывали секунды бегущего вперед времени, но Алёна была уже не здесь. Её унесли за собой воспоминания.

… Конец декабря 1985-го выдался снежным, но ласковым. Вечерние сугробы переливались, как драгоценные камни, в лучах заходящего вечернего солнца. Ель в саду надела свою самую красивую шубку и шапку из воздушного снежного барса. В кухонное окно подсматривал любопытный снеговик. Он был настолько любопытен, что это стоило ему носа. Снеговик совал его во все чужие дела, пока зайцы ночью не стащили смешную корявую морковь, служившую ему носом. Но менее любопытным он от этого не стал и теперь смотрел на предпраздничную людскую суету за стеклом окна.

А в доме пахло мандаринами и женскими духами. Фиалково-бергамотовый аромат ланкомовской «Клима» томно переплетался с сиренево-коричным дзинтаровской «Рижской весной». Но кулинарный запах готовившейся на кухне утки с яблоками никак не хотел вплетаться  в этот дуэт и дразнил своей прозаичной настойчивостью всех обитателей дома.

Маленькая Алёнка прыгала и бегала по комнатам. Сегодня ей можно всё! Она весь год, по утрам, даже когда совсем не хотелось просыпаться, честно отрывала по одному и складывала в коробочку из-под «Ассорти» календарные листочки от маленького настенного календаря. И вот он – заветный листочек с улыбкой, нарисованной мамой обычной шариковой ручкой в начале года – утром первого января. Двадцать первое декабря. Первый Алёнкин юбилей. Сегодня ей целых десять лет! Останавливаясь лишь на миг, она кружилась, демонстрируя гостям своё новое нежно-голубое, в мелкий цветочек, платье своей мечты. Главным в мечте было даже не само это новоое платье. Главным в мечте была юбка «солнце-клёш». И она теперь была у Алёнки. Она хвасталась всем приходящим, что теперь она такая же красивая, как мама, ведь у неё теперь тоже есть цветочное голубое платье. Девчушка рассказывала своим друзьям, которые пришли её поздравить, как летом они с мамой наденут свои красивые платья и, как две дамы, пойдут гулять в парк. Будут есть мороженое, кататься на аттракционах и медленно ходить по тропинкам с раскрытыми зонтами. И все вокруг будут смотреть на них и восхищаться.

А в дальней комнате дома, в которую Алёнка почти никогда не заходила, отдыхала от ночной работы старая «ножная» швейная машинка. В рядом стоящей коробке для рукоделия лежали обрезки нежно-голубой, в мелкий цветочек, ткани. На некоторых из них были видны остатки манжет, на других  – пришитые голубые пуговицы. Не заходила в эту комнату Алёнка, потому что в ней хранились вещи хозяев дома, которые надолго уехали на север и сдали дом Алёнкиной семье. Хозяева закрыли свои вещи в одной комнате, и входить туда Алёнке было нельзя. А ей и не хотелось. Её Герой всегда придумывал для неё другие приключения, в которых не было места закрытым комнатам.

В дверь позвонили. У Алёнки часто застучало сердечко. «Это Мой Герой!»  – пронеслось в голове именинницы и она, сбивая с ног маму, крёстную и бабушку, понеслась открывать дверь. На пороге стояли Её Герой и бабаня.

– Папка! Ну ты где так долго был? Я тебя целых четыре календаря ждала! Почему они послали тебя в такую долгую командировку? И ты что, совсем-совсем не мог вырваться к своей девочке? – восторженно и взволнованно одновременно спрашивала Алёнка пришедшего мужчину и веником обметала снег с его, не по сезону тонкого, пальто и осенних туфель.  – Ты чего так легко вырядился? Командировка в Африке была что ли?

– Да, дочур, в Африке, – виновато улыбаясь ответил отец, – в самой что ни на есть Африке.

– А мне почему никто ничего не сказал? Даже ты, бабаня. Я же тебя спрашивала сто тысяч раз, а ты к маме отсылала, а она молчала. Но ты пришёл! Самое главное, что ты наконец-то пришёл! – в глазах Алёнки стояли слёзы.

Она обнимала Своего Героя, крепко прижималась к его гладко выбритой щеке, и они оба плакали. Это были слёзы радости.

 – Мама, тёть Ляда, бабуся! Он пришёл! И бабаня пришла! – кричала через открытую дверь веранды в дом Алёнка. – Я же говорила вам, что он придёт. У него просто командировка важная была и долгая.

Так случилось, что бабушка по папиной линии и бабушка по маминой линии оказались Мариями. Но мамину маму домашние называли Муся, а папину маму Маня. Никто и не заморачивался особо с их именами пока не родилась Алёнка. Едва она научилась говорить всё встало на свои места. Появились «бабуся» и «бабаня». И это уже не обсуждалось.

Тот вечер пролетел, как один миг для Алёнки, но для её родителей и родных он длился вечность. В конце вечера, когда все гости разошлись и остались только свои, Алёнкин счастливый мир впервые в жизни перевернулся. Её, недоумевающую и счастливую, зачем-то позвали в зал, где уже собрались все. Именинница продолжала прыгать и веселиться пока её не усадили в кресло и не попросили быть умной, понимающей девочкой, как в школе на уроках. Алёнка угомонилась. В комнате повисла тишина. Такая тяжелая и глубокая, что доносившийся из запрещенной комнаты звук лязгающих ставень казался шагами приближающегося чудища.

– Ну что, Михал Василич, сам скажешь всё Алёнке или мне сказать? – первой нарушила тишину бабуся.

– Сам скажу, Мария Александровна, – Алёнкин Герой сидел, низко опустив голову и сжимая в правой руке бумажный комок, который еще недавно был салфеткой. Еще пять минут назад этой салфеткой счастливый отец вытирал остатки красной розы – главного украшения именинного торта со счастливой мордашки дочурки.

– Пупуль, что случилось? Снова командировка? Но ты же только что приехал! И теперь ты только мой! Так нечестно… – начинала всхлипывать Алёнка.

 – Нет, дочур, тут всё сложнее. Нет больше командировок, уже четыре календаря как нет. Нет, они конечно, случаются, но приезжаю я из них не к вам, а к бабане. Мы не можем больше жить, как раньше, втроём. Я и мамуля больше не муж и жена. Я живу у бабани...Тут  Алёнкин Герой вскочил со стула, который стоял напротив её кресла, закрыл лицо здоровенной ручищей, зарыдал и быстро покинул комнату, а перед самым выходом на веранду крикнул: – Не могу так больше! Сами ей всё доскажите!

Все оцепенели. За окнами слышался хруст удаляющихся шагов. Хлопнула калитка.

– Мишенька! – первой из ступора вышла бабаня. Она наскоро оделась, схватила с вешалки одежду сына, взяла с полки его туфли и стремглав помчалась догонять.

Калитка снова хлопнула.

 – Аленький мой! Вы будете видеться с папой. Обязательно. Но потом. Хворает он сейчас. Сильно хворает. Вот он только вылечится совсем, и вы будете снова видеться, – мама пыталась успокоить дочь и стала гладить её по голове, по длинным иссиня-чёрным волнистым волосам, падающим на хрупкие плечи.

– Какие же вы все… Вы уже четыре года мне врёте! Вы… вы… вы все враги индейцев! – только и смогла прокричать Алёнка и убежала в свою комнату.

В углу девчоночьей кровати сидела вторая её мечта  – красивая германская кукла, подаренная Алёнке Её Героем. Она забралась с ногами на кровать, обняла руками колени и весь вечер просидела так,  в полной темноте. Никто не решился зайти к ней. Герой ушёл, а вместе с ним из её детства навсегда ушло и волшебство. Всё встало на свои - совсем неволшебные места. Календарь уже казался простым и неинтересным предметом, сказки про дальние командировки и заморские страны закончились. Алёнкин мир, придуманный Её Героем, рухнул…

*******

Воспоминания прервал «Дом восходящего солнца» Энималс. Любимая папина песня. Это звонил телефон.

– Алёна Михайловна! Мы заканчиваем через сорок минут. Подъезжайте, – раздался мужской голос на том конце провода.

– Спасибо ребята! – тихо ответила она. Подошла к двери кухни, открыла её. Невероятно аппетитный запах новой борщевой заправки буквально опьянил не евшую уже несколько дней женщину.

– Зоенька, мы будем через два часа, уже позвонили, – сказала она, –давай со мной, поехали?

– Езжай с Богом, деточка! – Зоя трижды перекрестила Алёну, – не общественная я персона. Даже не уговаривай.

«Деточка» спешно покинула забегаловку, поймала такси и поехала к ребятам. Знакомые пейзажи вновь и вновь возвращали её в детство, юность. И воспоминания снова захлестнули Алёну. Она вспоминала тяжелый период своей жизни. Двадцать лет, начиная с того, первого юбилея, прошли как в тумане. Постоянные их с мамой переезды, новые мужчины в маминой жизни, первые свидания самой Алёны, череда её неудачных браков… Но что было постоянным на протяжении всех этих лет, так это нерушимое желание девушки победить страшную папину болезнь и вернуть себе Своего Героя. Страшной болезнью оказался алкоголизм. Девчушка вытаскивала Своего Героя на своих худеньких плечиках из сомнительных компаний. Совершенно безумного, порой едва дышавшего. Повзрослев, научилась отбирать «чекушки» и «мерзавчики». В старших классах, сказав друзьям, что пошла в библиотеку, Алёна бежала через пол-города в забегаловку, находившуюся возле папиного дома. Большим счастьем было не обнаружить там Своего Героя. Но это было так редко, что этих дней она не помнила теперь. Вдвоём с папиной соседкой Зойкой, поварихой из той самой забегаловки, они тащили бесчувственное тело Героя через пустырь к восьмому подъезду рядом стоящего панельного дома. Потом затаскивали тело на третий этаж, открывали квартиру, раздевали его и клали на кровать. Потом Алёна, сидя в ногах и уткнувшись в колени своей Зоеньки, – единственной соратницы в борьбе с папиной болезнью, долго и безутешно плакала. Зоенька тоже уже многие годы ждала возвращения Своего Героя Мишеньки.

Однажды Алёне – простой медсестре районной больницы предложили хорошую руководящую работу в одной из клиник областного города. Её шеф давно «закидывал удочки». Расписывал клинику, её возможности, перспективы. Савич уезжал в область руководить клиникой и ему очень хотелось иметь хорошего и надёжного помощника, который помог бы ему со средним медперсоналом. Шефу давно нравилась Алёна. Добросовестная, талантливая, вежливая, аккуратная, всегда приветливая и что самое главное, – всегда готовая спешить на помощь пациенту. Савич часто по-отечески обнимал Алёну и говорил: – «И почему я такой мамонт! И почему у меня нет хотя бы одного сына!».

Денег Алёне едва хватало, чтобы оплатить «коммуналку», купить простые продукты и папины лекарства. Их с Зоенькой Герой, казалось, потерял карту и не собирался возвращаться. Отчаявшись, Алёна приняла предложение Савича и уехала в другую жизнь. Из новой жизни она регулярно переводила деньги на папины лекарства Зоеньке. Часто звонила ей, потом стала звонить все реже и реже. Ритм новой жизни с головой захлестнул Алёну…

…А позавчера позвонила Зоя. Они давно уже не общались. Алёна напряглась. А Зоенька плакала в трубку и просила приехать. Говорила, что их Герой собрался в последнее путешествие. Уже через час Алёна дрожащими руками открывала дверь родительской квартиры. Её Герой сидел на диване в своей комнате с безучастным лицом. Его тусклый взгляд был направлен в сторону двери. Его тело раздулось до невероятных размеров, и он едва дышал.

- Ну как-же так-то, папка! – закричала Алёна.

Мужчина на мгновение перевел взгляд на дочь, едва заметно улыбнулся и сделал последний в своей жизни выдох.

Маленькие, побелевшие женские руки, ритмично качающие грудную клетку бездыханного мужского тела, растрёпанные волосы, губы упорно твердившие: «Раз, два,три…»  – фельдшер кареты скорой помощи с трудом оттащил обезумевшую Алёну от бездыханного тела Её Героя.

Зоенька организовала всё. И похороны, и услуги морга, и отпевание, и поминальный обед в своей же забегаловке. Однажды Михал Василич, как его уважительно называла местная публика, – такие же алкаши, как и он сказал: – «Господа! Прошу поднять этот тост за то, чтобы главный банкет моей жизни прошёл именно здесь!». И все не задумываясь выпили и продолжали чавкать беззубыми ртами. Им было уже всё равно, за что пить. Лишь бы наливали.

Одна Зоя поняла – о чём это он.

Такси Алёны въезжало на территорию городской районной больницы, где всё ей было знакомо. Она быстро сориентировала таксиста, и они беспрепятственно проехали к МОРГу. Оттуда знакомые, звонившие ей ребята-санитары, на руках отнесли гроб в больничную церковь. На службу приехала мама, тётя Ляда, какие-то мужчины с бывшей папиной работы и Савич. Отец Николай отслужил красивую панихиду. Похоронная служба приехала вовремя. На кладбище процессию подогнал непонятно откуда взявшийся ливень, хотя небо было светлым с самого утра. Похоронили Михаила Васильевича рядом с его отцом, братом и бабаней.

Поминальный обед проходил в полной тишине. Своих, кроме Алёны, Зоеньки, бывшей жены, да её сестры Людмилы, на этом обеде не было. Зато набралось человек двадцать «самых лучших друзей Михи-путешественника». Алёна не нашла ни слова для этих людей. Поэтому свои переместились на кухню к Зое и там уже вдоволь наговорились, вспоминая забавные случаи из жизни Их Героя.

Пустая, некогда бывшая «полной чашей», а теперь разграбленная,  папина квартира. Из неё было вынесено всё, что можно поменять на выпивку. «Прости, Мой Герой, что я так... Прости, что бросила тебя…». И...

«Зачем ты так со мной, папка?» –  Алёна разрыдалась, но уже без слёз. Их просто уже не осталось.