Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 28-29-30

                                                                                28

    Визит Вареньки взбудоражил  немногочисленных обитателей имения. Все были преисполнены одной мыслью: приехала будущая хозяйка. Сама же она вела себя скромно, ничуть не выдавая мысли о том, что все, что ее окружает, скоро будет принадлежать ей по праву. Гордею такая скромность девицы  пришлась по нраву. Волгин был предупредителен и галантен с невестой хозяина дома, много шутил, рассказывая Вареньке  столичные байки и анекдоты. Аленка, словно настеганная крапивой, бегала из кухни и обратно, накрывая к обеду в столовой.  Вдруг что сделает не так? Ведь у городских девиц  иные, более утонченные  представления о том, как все должно быть. Это здесь, в деревне, все по-простому. Что воском натертые полы, что зола у печки. В городе же принята опрятность, еще  вежливость в чести,  надлежит говорить слово  «мерси», что по-французски значит «спасибо». Каждая вилка на своем месте, а уж как едят!  От целого куска не откусывают, отрежут малую часть – и в рот.  Хлеб в руках не мнут. У кого спросишь, как надо? Бабушка совсем плоха, заговаривается, из комнаты своей почти не выходит. У Галины? Но она, узнав о том, что приехала будущая хозяйка дома, словно кипятка нечаянно глотнула, кривится и молчит. Только кастрюлями грохочет. Жаль, читать Аленка не умеет. Есть мудреные книжки, в которых  про все написано: и с какой стороны нож с ложкой класть, и с какой руки от дамы кавалеру  садиться, и даже  какие цветы должны быть на столе. Уж лучше бы ограничились чаем. Тут хоть все понятно. Самовар, пироги, пряники медовые, баранки маковые. Бросил в заварной чайник душистой  травы, заварил чай крепкий,  пей – не хочу!  Такого чаю не один стакан выпьешь. И без всякого там этикету.

—Вчера Петрушу, приказчика нашего, освободили, — на вопрос Волгина, как  обстоят дела в семействе, ответила Варенька. — Натерпелся бедняга в арестном доме – жуть! Холод, клопы, надзиратели так и норовят обиду нанести. Виновен, не виновен, все одно косо смотрят, покрикивают. Только какой он убийца или смутьян? А настоящего убийцу князя так и не нашли. Дмитрий Федорович, вы дали ход той  бумаге? Что-нибудь слышно об этом, как его, Половникове?

—О Половникове давно ничего не слышно, верно, в бегах.  Что же касается бумаги, то в  личные руки окружного следователя передал. Как уж он ею распорядился, мне не ведомо.

— Господа, посещающие наш дом, в один голос говорят, что за этим делом стоят революционеры. Мало кто верит в проделки нечистой силы. Кстати, вы слышали о заговоре против земского начальника? И это притом, что к нему благоволит сам господин генерал-губернатор.

    Варенька сложила руки на коленях. При этом вид у нее был такой, что она сожалеет о том, что у революционеров вряд ли что получится. Недавно она слышала  в Гостином дворе,  как  купеческие приказчики ругали земского начальника, называли его упырем,  говорили  о творимом им произволе, мздоимстве. Так что такого человека ей вовсе не было жалко. Никто не ответил на заданный ею вопрос. О заговоре ее собеседникам  ничего не было известно,  и предмет разговора быстро иссяк.  Несколько минут все молчали.  Варенька размышляла о предстоящем замужестве. Хотелось ли ей его так, как еще недавно? Теперь она сомневалась в своем решении связать свою жизнь с Новицким. Поняла, что не любит его. Только как повернешь вспять? Мало ли женщин идет под венец без любви… Знать, доля такая бабья, смиренная.  Волгин  думал о своей книге. Материала набралось достаточно, но вот с его систематизацией следовало поторопиться. Как назло в последнее время мало работалось. Не было вдохновения. Новицкий смотрел на Вареньку и представлял ее в роли своей спутницы жизни. Миловидная,  не более. Клуша, каких немало в купеческих, считающих себя благородными семействах. Как все же не похожа  она на утонченную Лизаньку. А может, прав Гордей, не следовало  заказывать художнику портрет умершей девушки? Ведь как отреагирует на него Варенька, было неизвестно.  В том, что девица ревнива, Новицкий уже успел убедиться.

    Вскоре Аленка пригласила всех к столу. Обед прошел в достаточно скучной обстановке с ничего не значившими разговорами. Впрочем, больше всех говорил Волгин. Варенька только слушала, кивала головой, иногда несмело и  вымученно улыбалась. Она не понимала значения многих слов, и это ее смущало. Думала, мужчины заметят ее смущение, будут говорить более понятным языком. Куда там!  Непонятные слова так и сыпались из уст Волгина. Как, скажите, разобраться бедной девушке в таких понятиях:  композиция, (1) арьергард (2) или верлибр. (3)

    После обеда Новицкий с Волгиным, извинившись перед Варенькой, вышли покурить. Девушка, которой затянувшийся обед стал в тягость, решила погулять по дому. Она с любопытством заглядывала в комнаты, оценивала их обстановку. За этим занятием не заметила, как кто-то крадучись ходит за ней следом. Когда же обернулась, увидела перед собой одетую во все черное фигуру. Женщина была молодой, судя по лицу, только черный платок  по-старушечьи  надвинут на самые брови и наглухо стянут медной брошью под подбородком.

—Вы кто? — вздрогнула от неожиданности Варенька.

—Тише, — женщина приложила тонкий палец к губам. — Если хотите, называйте меня Затворницей.

—Вы монахиня? — удивилась Варенька.

    Женщина отрицательно мотнула головой.

— Просто Затворница.

— Вы живете в этом доме? — спросила Варенька, удивляясь тому факту, что Новицкий никогда в разговорах не упоминал ни о какой монахине.

— И да, и нет, — уклончиво ответила женщина и с грустью посмотрела на Вареньку. — Я пришла предупредить. Под любым предлогом останьтесь здесь на  ночь.  На дорогах неспокойно. Слышали сегодня о волках? Они всегда приходят по чью-то душу.  Прощайте! И помните: под любым предлогом.

—Постойте! — воскликнула Варенька, но женщина махнула рукой на прощание и быстро ушла, оставив девушку  в недоумении.

    Новицкий застал ее, остолбеневшую, там, где простилась она со своей собеседницей.

—Варвара Саввична, разве можно так пугать? Вернулись, а вас нет. Обыскались. Как вас сюда занесло?  Даже я, хозяин, в эту часть дома мало заглядываю.

—Сама не знаю, — пролепетала Варенька. — Скажите, Дмитрий Федорович, в вашем доме живет монахиня?

—Кто? — изумился Новицкий. — Монахиня? Как вам такое могло придти в голову? Тайных любовниц у меня нет. В доме только три женщины: Аленка, Галина-кухарка  и Лукерья. Но они мало напоминают монахинь.

—Нет, я говорю о молодой девушке, одетой во все черное. Она просила называть себя Затворницей.

— Дорогая Варвара Саввична, поверьте мне, в доме нет ни одной женщины, кроме тех, что  перечислены мною ранее.

—Но я видела ее, — упрямо сказала Варенька, подозревая, что Новицкий что-то скрывает от нее.

— Понятия не имею, что вам могло тут привидеться.  Впрочем, в последнее время я ничему уже не удивлюсь. Даже если целый монастырь поселится в доме, скажу, так оно и есть.

—Дмитрий Федорович, не обманывайте меня. Признайтесь честно, я все пойму.

—Варвара Саввична, Христом богом клянусь, не знаю ни про какую монахиню. Вся эта братия, поверьте, не в моем вкусе.

    Новицкий негодовал. Глупейшее подозрение Вареньки, ее выдумки злили его. К тому же он плохо понимал, о чем толкует его невеста. Выход нашелся сам собой. И выход этот имел вид Гордея, зашедшего сюда в  поисках  долго отсутствующего хозяина.

—Поди-ка сюда, Гордей Ермолаевич, — подозвал к себе слугу Новицкий.

—Митрий Федорович, вот вы где!  А то господин Волгин волнуется, куды  запропастились.

—Скажи, Гордей Ермолаевич, сколько баб живет в нашем доме?

—Так подсчитать не трудно. — Гордей стал загибать пальцы. — Аленка-стрекоза, бабка ее Лукерья  да Галина-кухарка. Невелико получается бабье царство, всего-то три  особы.

—Ты скажи, живет ли в нашем доме какая-либо монахиня? — продолжал пытать Гордея Новицкий.

—Упаси бог! Грех-то какой! — замахал руками Гордей. — Монахиням  житие при монастырях, а не в домах одиноких мужчин. Что за глупости.

—Нет, не глупости, — стояла на своем Варенька. — Я видела ее, как вижу сейчас вас, даже говорила с ней. Она сказала, что зовут ее Затворницей. И предупредила меня, чтобы домой сегодня  не ехала, а осталась на ночь здесь, в имении. Иначе может что-то случиться. Говорила про волков, о том, что на дорогах  неспокойно. Я слышала, недавно у реки нашли растерзанный труп. Отец говорит, что это дело рук революционеров, скрывающихся под личиной  волкодлака.  Может, монахиня  права?

—Вот в чем дело! — хитро и многозначительно подмигнул Гордей. — Что ж, дело молодое. Выдумщица, как есть выдумщица! Даже революционеров  приплела.  Не обижайся, девонька, на старика.

    Самого же  растягивало в улыбке.

—Я ничего не выдумываю!

     Варенька чуть не плакала от отчаяния. Намек старого  слуги она поняла. Решил дед, что девица захотела остаться, вот и ищет предлоги, фантазирует.

—Гордей Ермолаевич, — строго одернул слугу Новицкий. — И впрямь не стоит ехать сегодня домой Варваре Саввичне. Поздно уже. Да и волки что-то сильно расшалились. Нынче их развелось как никогда. Неужели мало отстреливают? Что до Варвары Саввичны, я завтра все объясню ее отцу. Вряд ли он желает зла своей дочери. Комната моей матери будет вам, Варвара Саввична, надежной защитой. Пойди, — оборотился он к Гордею, — скажи Аленке, чтобы приготовила комнату.  

—Будет сделано, — по-военному выпрямился Гордей. — Только засовы там хлипкие. Вы, девонька, не бойтесь, я вам кочергу на всякий случай к постели положу. Ежели чего, не стесняйтесь, прямо по хребту прикладывайте, только не шибко сильно, чтобы не пришибить невзначай.

—Старый ты охальник, — покачал осуждающе  головой Новицкий. — В мыслях грешишь, хотя на словах  греха боишься.

—Я только в мыслях, да простит меня Господь, — перекрестился Гордей и направился выполнять поручение хозяина.

    Этой ночью волки опять подходили близко к дому. Выли протяжно. Серебрила куцая  однобокая луна кроны заснеженных деревьев. Вот на эту луну и выли-рыдали волки, словно жаловались ночному светилу  на жизнь свою голодную, холодную, неприкаянную.  Да так выли, что у тех, кто слышал этот вой, кровь застывала в жилах от ужаса. Того ужаса, что дан нам предками в наследство. И который помогает выживать, ибо уберегает. Но не всех.

  Утром стало известно: на дороге близ деревни обнаружено обезображенное, растерзанное  тело одного из крестьян. Полиция как можно скорее увезла его в город, ничего не объясняя взволнованной толпе. Тень волкодлака не исчезла  с приходом дня.  Оцепенели от ужаса деревни.   В ближайшие дни управой было принято решение объявить волкам настоящую войну. Со всего уезда охотники прочесывали леса. Но волкодлак с завидным постоянством продолжал умножать число своих жертв.

 

                                                                  Примечания

 

1. Композиция – строение, соотношение и взаимное расположение частей.

2. Арьергард – часть чего-либо, чаще войск, находящаяся позади основных  сил.

3.  Верлибр – свободный стих, не имеющий ни рифмы, ни размера.

    

                                                                                29

   Декабрь подходил к концу. Поутихли вооруженные выступления  пролетариата, принявшие вид настоящего побоища в Москве. Прошлась смерть по улицам Первопрестольной, собрала жатву, словно бережливый пахарь упавшие колоски. А скольких еще доставленных в лазареты прибрала, цепко хватая и не давая ни малейшего шанса на жизнь… Несмотря на все старания врачей.  Настрелялись, натешились всласть неразумные божьи чада. Кто от  шальной пули пал, обливаясь кровью на грязном захарканном снегу, кто от булыжника пострадал, кто от брошенной в толпу самодельной бомбы. Побузили-побузили,  да и утихомирились. Только никто не мог сказать: надолго ли?  Из столицы же шли обнадеживающие вести. Накал страстей спал, устали все, упились до изнеможения злом. Хватит.  Впереди светлое  рождество, праздник всеобщей радости, за ним  святки. Кто же во время праздника стреляет друг в друга? Только безумцы, на ком креста нет.  К тому же декабрь многому всех научил. И главный урок состоял в том, что народ более не будет мириться с несправедливостями государственного устройства.  Того устройства, при котором голос человека тоньше комариного писка. И которое перемалывает равнодушно судьбы людей, но при этом не забывает об интересах тех, кто бесчинства и несправедливости без меры творит.

    Слухи о том, что пошли на спад бунты в стране,  успокоили  жителей уезда. Поутихли крестьяне, листовок по деревням поубавилось заметно, об этом полиция регулярно докладывала уряднику. Вышли из арестного дома все подозреваемые в смуте. Против них не было выдвинуто ни одного обвинения. Подержали в тюрьме  и выставили вон, даже не извинившись. А чего извиняться? Пусть радуются, что вышли из вонючей кутузки на волю вольную. Вон, убийство князя Тропова так и не раскрыто. Тут волей-неволей поверишь во всякую химеру. Тем более что химера постоянно напоминает о себе. Знать,  не все довольны наступившим затишьем. И еще лелеют надежду поднять крестьян на настоящий бунт. Так думали многие. Но еще больше людей ждало, когда в очередной раз  волкодлак настигнет свою жертву.

    Декабрь  стоял  морозный,  снежный.  Но, несмотря  на  холода,  Пусса  так и не оделась  в зимний

 наряд,   не встала,  закованная    хрупким  льдом. Текла  стремительно, несла  черные  воды  в белых,

словно укрытых саваном, берегах. Крестьяне крестились, глядя на то, как река не может успокоиться. Говорили: потому открытая вода, что водяной требует себе жертву. Пока не приберет кого, не встанет река, до самой весны будет зиять черными омутами.  Примета такая. Но не все так мрачно. Близится рождество. Светлый праздник. Конец поста, когда на столе лишь постные щи да каша. Ждет своего часа  в сарае откормленный кабанчик. Нечасто русский крестьянин ест мясо, а здесь такой повод наесться до отвала! Рождественское веселье плавно перейдет в другой праздник. Хороши святки на Руси! Нигде больше в мире подобного праздника нет! Две недели бесконечно сменяющих  друг друга увеселений. А уж девицам раздолье! Гадай на суженого. Хочешь – в зеркала смотри, хочешь – иное какое гадание применяй. Все, что нагадано в святки, непременно сбудется. Потому как этот праздник – простор для проказ нечистой силы.  В иное время  та креста святого остерегается,   охрана от нее есть – слово божье, а в святки ходит-бродит по домам, проказничает. И не знает крестьянин, то ли ряженые дом его посетили, то ли нечисть, спрятавшаяся под личинами.  За святками – крещение, купание в ледяных купелях. Не теплый Иордан, конечно, все же север, снег кругом.  И вода жгучая,  с мелкой  ледяной крошкой.  Только вряд ли кто из местных крестьян отважится окунуться в реке – нечистая она. Утащит водяной, молитва не поможет. Бесконечные страхи и надежда.  С тем и жили.

    Новицкий немного колебался в желании посетить усадьбу Троповых. Разговор с Варенькой по поводу Цивиньского всколыхнул в нем поутихшую было неприязнь к поляку. Если бы не Цивиньский, как знать, возможно, отношения Новицкого с Марианной приняли совершенно иной характер. Ведь он, Новицкий, наверняка  сумел найти подходы к одинокой, изнывающей от скуки в деревне молодой вдове.  Но Марианна была всерьез увлечена поляком, что, впрочем, ни для кого не было секретом. От этой мысли Новицким овладевало желание навредить  Цивиньскому,  отыграться на нем за несбывшиеся мечтания.  И не важно, что сама Марианна  никогда не давала Новицкому повод надеяться на нечто большее, чем просто дружба. С другой стороны, как знать, возможно,  графиня была в курсе дел Цивиньского и сознательно помогала ему деньгами? Тогда выйдет конфуз. Но были и сомнения. А вдруг вся эта история – плод вымысла поэта? Вдруг он своей необузданной фантазией  сделал из отставного офицера  заговорщика-карбонария, извлекающего пользу из страсти русской графини, чтобы помочь соплеменникам? Вполне тянет на роман. Как бы то ни было, Новицкий все же решился поговорить с графиней. Уж больно не нравился ему поляк. К тому же Новицким двигало еще одно чувство: страх быть изобличенным в преступлении. И внешне  неловкие  попытки оградить Марианну от неприятностей (пускай даже и мнимых)  играли  на пользу положительной репутации  Новицкого.

   Долго раздумывал, все же поехал. Яков сознательно выбрал дорогу вдоль реки, длиннее будет, но не надо лес проезжать. Хотя отстрелы волков продолжались, леса кучер побаивался. Даже днем. Пускай при солнце волк смирный, если только не измучен голодом, только берегом безопаснее. Да и одни ли волки страх на крестьян нагоняют?  Говорят, неделю назад Мирошку снова видели. Встал из могилы и стоит  на обочине дороги. Только иней поблескивает на холодном  промерзшем теле в гнилых лоскутах. Нет, не зря активизировалась нечистая сила. Жди беды. Размышлял и Новицкий, сидя в санях. Но не о нечистой силе, как Яков. Тревожил его предстоящий разговор с графиней.     

     На берегу Пуссы,  там, где дорога круто сворачивала влево, уходя в заснеженные поля, собралась толпа крестьян. Крестьяне шумели, бабы громко  рыдали.

—Ваше благородие, случилось что-то. Подъедем  ближе, может, какая помощь нужна?

    Яков направил Лорда к волнующейся толпе.

—Мужики, что случилось? —  высунулся из саней Новицкий.

—Сам барин пожаловали, — прошелестело по толпе.

—Беда приключилась, барин.

    Из  толпы выступил мужик в затертом  до дыр длинном  тулупе, по подолу которого свисали  куски овчины.  Стащил с головы шапку.  Встал перед санями, переминаясь с ноги на ногу.

—Мальчонка местный, Егорка, утоп. Мужики баграми дно прочесывают, пока без толку. Наверное, течением отнесло.

—Так, может, и не утонул вовсе? — Новицкий вышел из саней. — Бегает где-нибудь.

—Нет, ребята видели, как утоп. Водяной его к себе давно манил. Видно, судьба его такая – в ледяной купели дни свои закончить.

—Вот незадача, — Новицкий потер замерзшие пальцы в тонких шерстяных перчатках.

—Нашли! — громко закричали мужики поодаль.

—Тащи на берег!

—Господи, нашли! — хором запричитали бабы.

   Их причитания перешли в протяжный  заунывный вой с громкими воплями.

—Неси его сюды, мужики, — командовал чей-то властный голос на берегу.

—Несем-несем, холстина большая нужна, пущай  кто из пацанов сбегает в деревню, принесет.

—Сделаем!

—Бережнее клади, чай не бревно!

    Тело мертвого мальчика опустили на снег. Через несколько минут его неподвижное мокрое лицо, хлипкую одежонку покрыла острая  корка льда. Одна из баб, видимо мать, опустилась перед ним на колени в снег, так и застыла скорбным  изваянием, ни рыдая, ни причитая. Верно, давно выплакала свое бабье горе.

   Новицкий подошел ближе. Тронул женщину за плечо.

—На, возьми. — Он достал из кармана смятую ассигнацию и протянул ее женщине. — Похорони  достойно. У тебя дети еще есть?

    Женщина подняла на него невидящие глаза. Молча пожевала побелевшими губами.

—Я спрашиваю, у тебя еще дети есть? — повторил свой вопрос Новицкий.

—Трое, — глухо ответила женщина. — Егорка последним был.

—Возьми деньги, Марьюшка, сам барин тебе дает, — послышалось за спиной у Новицкого.

—Глянь, ассигнацию дал. Не мелочевку  какую.

— Повезло бабе.

—Ты что говоришь, греховодница старая, у человека горе, а ты со своими глазами завистливыми. Как только их дым не выест.

—Тише вы, сплетницы. Благодари барина, Марьюшка.  

—Спасибо, благодетель, век не забуду!

    Женщина схватила руку ей подающую, прижалась к ней губами.

—Полно-полно, — Новицкий  отстранил от себя  женщину. — Яков, пора ехать.

—Вот ведь беда-то. — Яков направился к саням. — Я эту Марью хорошо знаю. Голь перекатная. Ее мужик прошлой зимой в Петербурхе помер. Ушел на заработок на одну из тамошних фабрик.  В один из дней его там  ящиками придавило. Сильно покалечило. Помучился, бедолага, в больнице несколько дней и помер. Так рассказывают. Осталась баба вдовой с тремя детьми. Теперь  вот  двое остались. Грех, конечно, так говорить, но бабе облегчение. Лишний рот Господь прибрал.

    Новицкий после этих слов кучера бросил через плечо последний взгляд на мертвого Егорку.

—Облегчение, говоришь? Может, и облегчение. Только поймет она это позже.

    И больше не смотрел в сторону крестьян. Сел в сани, поднял воротник пальто. Пусто было в душе. С удивлением заметил, что не жалко ему погибшего мальчика. Прибрал Бог… и ладно.

    Громко приказал Якову:

—Трогай, и так много времени потеряли!

    Как бы то ни было, позже успокоилась река. И уже к рождеству покрылась тонким льдом. Алкали омуты жертву и получили ее. Судьба ли то Егоркина была такая, или водяной злющий все никак не мог успокоиться, кто же  на этот замысловатый вопрос ответ даст? 

                                                                                    30 

    Марианна все больше впадала в черную меланхолию. Часто звала к себе отца Геннадия, ставшего ее духовником. Вела  с ним долгие беседы на церковные темы, слушала короткие рассказы о житиях святых,  подумывала о монастыре. Но как ни пыталась, не могла представить себя в облике смиреной монахини. Слишком любила жизнь, чтобы стать затворницей. Решила с этим непростым вопросом повременить.

   Отец Геннадий  после утренней службы навестил ее, исповедал, отпустил те немногочисленные  грехи, в которых она каялась, и на предложение отобедать быстро дал свое согласие. И хотя стол в доме  был строго постным, пустым его назвать даже хулитель бы не смог. Кухарка графини из ничего умела сотворить многое. Ее Марианна привезла из Петербурга. Там повариха, переходя из дома в дом, поднаторела в своем непростом искусстве, чем и приглянулась графине.

—Стол у вас, Марианна Вениаминовна, – просто чудо, — басил отец Геннадий, поддевая  вилкой кусок картофельного пирожка с грибной начинкой. — А какие ореховые булочки! Зело добрый стол. Богатый. Небось, в скоромный день и молочным  поросеночком балуетесь?

—Не без того, батюшка, есть грех.

   Сама  Марианна  почти не притрагивалась к еде.

—Вот ведь как получается, уважаемая Марианна Вениаминовна.  Вы  женщина небедная, а приход наш находится без вашего попечения. И это при всем вашем душевном  благородстве!   

—Грешна, батюшка, — со вздохом сожаления произнесла Марианна. — Непременно исправлюсь. Сама подумываю: не войти ли в попечительский совет при сиротском приюте для девочек?

—Зело доброе решение, — кивнул головой  отец Геннадий. — Девиц надобно учить, профессию им  дать, да и о скромном приданом не грех подумать. На все деньги нужны. А еще бы маковку церкви позолотить, да и потолок в приделе протекает.

—Я все поняла, батюшка. Деньги будут. Вы угощайтесь  и не стесняйтесь говорить, сколько надо.

—Пока рублей триста подайте, — закатил глаза отец Геннадий, подумывая, на что еще нужны деньги.

   Приход  небедный, но проблем хоть отбавляй. Тяжело пастырю. Не для себя же просит, для общего блага.

—Будут вам деньги, — пообещала Марианна и задумалась.

   Однако сколько же денег надо отдать на приход? Если бы только тремя сотнями  все обошлось, так нет, дальше просьбы станут только возрастать. Куда деваться? Будешь давать.

—Слышали, что с Заваруйкиным случилось? — перевел разговор на другую тему отец Геннадий.

—Что случилось? — удивленно спросила Марианна, поглаживая ладонью край стола.

—Совсем плох  Павел Игнатьевич. Слег, чуть Богу душу не отдал. А все от гордыни.

—Не пойму я вас, батюшка, о какой гордыне вы толкуете? Я давно знаю Павла Игнатьевича и могу свидетельствовать, что более благородного человека еще не встречала.

—О такой гордыне, дочь моя, что человека изнутри гложет, в мыслях ставит  чуть ли не вровень с Господом. Вам, поди, известно, какими идеями жил Заваруйкин? Мало того, что смутьян,  мечтающий ограничить венценосную власть божьего помазанника, к тому же еще и идеалист, нацелившийся на  исправление природы человека. А сие только Богу под силу. 

—Вы о его идее создания «Дома исправления»?  Я слышала, на месте того дома больница для умалишенных организуется.

—Именно, — погладил бороду отец Геннадий и прошелся взглядом по всему столу. Чтобы  еще съесть? — Неудобоприложима та идея была изначально. Оттого и попалима. Не ставь себя вровень с Господом!

—Не могу с вами согласиться, — возразила Марианна. — Душевный порыв Павла Игнатьевича достоин самой высокой похвалы.

—Здесь мы расходимся во мнениях, дочь моя. Что же касаемо Заваруйкина, рассудок его пришел в крайнее расстройство. Увы. Целыми днями лежит и ни с кем не разговаривает. Даже с женой.  Бедняжка в полном отчаянии.

—Как это, однако, прискорбно. Следует навестить больного. Возможно, еще есть надежда поправить его пошатнувшееся здоровье. Наш Гиппократ, доктор Назаров, должен ему помочь. Иначе бедный Павел Игнатьевич пополнит список тех несчастных, кто сходит с ума.

—На все воля божья! — возвел глаза к потолку священник.

    В этот момент горничная доложила, что с визитом прибыл господин Новицкий.

   Марианна велела его немедленно принять. Новицкий вошел, увидел отца Геннадия, помрачнел. Застать у  Марианны священника он не ожидал.

—Рада видеть вас, Дмитрий Федорович, как поживаете?

    Марианна протянула руку для поцелуя. Новицкий приложился губами к руке графини, затем священника, который  сотворил крест над его головой. Правда, без особого энтузиазма. Мало того, что Новицкого все считали отпетым безбожником, не знавшим, как переступается порог божьего храма, так еще и жмотом, не пожертвовавшим на церковь ни копейки. А к вопросам приходского бюджета отец Геннадий относился ревностно. При этом  считал богатство самым большим злом в мире. Но одно дело богатство отдельной  семьи, совсем другое – семьи более могучей, объединенной матерью церковью. И поэтому отец Геннадий не считал для себя зазорным опустошать карманы состоятельных прихожан.

—Присаживайтесь к столу, отобедайте с нами, — предложила графиня Новицкому, не вняв его отказу, приказала горничной принести столовый прибор.

—Что привело вас ко мне, Дмитрий Федорович? Надеюсь, у вас не случилось ничего серьезного?

—У меня есть к вам разговор, Марианна Вениаминовна.

    Марианна прервала его на полуслове.

—Все дела после обеда, хорошо?

    Обед закончился быстро. Священник, получив обещанную сумму, не мешкая, ушел. К великой радости Новицкого, не любившего по определению всех, кто был облачен в рясу.

—Так что за разговор у вас ко мне? — спросила Марианна,  выходя из столовой.

—Мари, право, не знаю, с чего и начать. Дело достаточно щепетильное и касается особы хорошо вам знакомой.

    Новицкий замялся.

—Продолжайте.

   Марианна села на маленькое канапе в одной из комнат. Оправила черное шерстяное  платье. Черный цвет в последнее время стал ее любимым цветом. К тому же он стройнил ее несколько оплывшую фигуру. Несмотря на все несчастья, случившиеся с ней, Марианне по-прежнему хотелось выглядеть красиво.

 —Присаживайтесь, — указала она рукой на кресло. — Разговор, как я понимаю, будет не из легких.

—Да, я уже сказал, что дело касается особы  хорошо вам знакомой.

—Вы о Мишеле говорите?

   Марианна обхватила колени руками, но опомнилась и села прямо.

—Да, речь пойдет о господине Цивиньском.

    Новицкий сел. Кашлянул в кулак.

—Поймите меня правильно, я действую в ваших интересах. 

—Что случилось с господином Цивиньским? — голос Марианны предательски дрогнул. — Надеюсь, он жив и здоров?

—Думаю, что да.

—Хорошо, — с облегчением произнесла Марианна. — Я в последнее время только и слышу о том, что кто-то повредился рассудком.

—Сейчас все повредились рассудком и сходят с ума. Иначе как объяснить тот факт, что господин Цивиньский на деньги, полученные от некой тайной покровительницы, покупал оружие для польских мятежников.

—Оружие?! — воскликнула Марианна. — Впрочем, ничего удивительного. Мишель всегда был откровенен в своих взглядах на предмет освобождения Польши. Признайтесь честно, откуда у вас эти сведения?

—Увы, сказать вам это – подставит под удар одного человека. Так что помилосердствуйте. Но сведения достоверны.

—Благодарю вас.

    Марианна склонила голову и закусила нижнюю губу. Несколько минут сидела молча. Затем выпрямилась, стала похожа на кошку, приготовившуюся к прыжку.

—Я сильно боюсь любых войн, революций, бунтов, восстаний. Скажу больше: ненавижу их! Прискорбно даже не то, на что пошли деньги.  Хотя это отвратительно. Прискорбно то, что он обманул меня. Не сказал правды. Дмитрий Федорович, вы  как мой друг скажите честно, почему всем от меня нужны только деньги? Почему никто не спросил до сих пор, чем я живу, что чувствую, на что надеюсь?!

—Милая Мари,  если бы я не был вашим другом, согласитесь, разве бы стал переживать за вас, за вашу репутацию? Ведь Цивиньский не скрывает от друзей, от кого он получал деньги  и  на что они пошли.

—Полиция в курсе? — прямо спросила Марианна.

—Думаю, что нет. Иначе господин урядник к вам непременно бы пожаловал.

—Вы правы. Господин Кнут  при всей его прежней  дружбе с папа  недолюбливает меня, считает легкомысленной. Вряд ли он упустил бы возможность с глазу на глаз  упрекнуть свою визави  в  ветрености  и неразборчивости в связях. 

—Будьте осторожны с Цивиньским.

   Новицкий заметил, что темные глаза графини увлажнились. Она по-прежнему сидела прямо, стараясь ничем не выдавать своих чувств.

—Простите меня, Мари, я считал своим долгом предупредить вас.

—Конечно, примите мою благодарность, — тихо произнесла Марианна. — Дмитрий Федорович, если вы мне друг, прошу вас, оставьте меня сейчас в покое. Мне необходимо побыть одной.

—Не смею больше досаждать вам своим присутствием.

    Новицкий поднялся с кресла. Марианна даже не протянула руку для поцелуя.

—Разрешите откланяться, — произнес Новицкий и, не получив ответа,  вышел.

    Яков  что есть силы  гнал Лорда. Темнеет нынче быстро. Замешкался – и все. Кто знает, что на дорогах творится? Кого встретишь? Страх один.

—Ваше благородие, — Яков, потряхивая вожжами, обернулся к Новицкому. — Правду Гордей говорит, что в городе Кронштадте дивный священник есть, отец Иоанн? Одной молитвой беса из человека  изгоняет. Вся нечистая сила его боится.

—Правда.  Почему ты спросил?

—Потому, что неплохо бы нам было его к себе пригласить. Чтобы, значится, нечисть разогнал. Ведь что творится – сказать страшно!

—У отца Иоанна таких  как мы – тьма тьмущая. А нечисти по всей Руси – что тараканов за  печкой.

    Новицкий пытался закурить, но спички гасли от встречного ветра. Отчаявшись зажечь их, он смял папиросу в руках.

—Яков, как думаешь,  если Бог есть, где он может обитать?

—На небесях, конечно, — бесхитростно ответил кучер. — Где же ему быть? Только там.  Оттуда можно за всем наблюдать. 

—Дурак ты, Яков. Нет Бога. А если есть, то не успевает он за всем уследить.

—Ваше благородие, — Яков стегнул Лорда, вынуждая лошадь прибавить шагу. — У Бога про все человечество в книге написано. Потому как помощники у него есть, которые пишут. Ангелы различного ранжиру. Надо Богу о ком-либо узнать, он книгу открывает и читает. Как священник в церкви Евангелие. И сверху смотрит, не продолжает ли грешить  человек дальше. Ежели грешит, наказание ему готовит. И уж будьте уверены, божьего наказания еще никто не избег.

—Тебе кто подобную чушь в уши влил?

—То не чушь вовсе, — обиделся Яков. — Об этом мне еще бабушка рассказывала. Мудрая женщина была. Ни одного обманного слова за всю жизнь не произнесла. Слава богу,  приехали.

    Через четверть часа  Новицкий уже был дома и отпивался с ядреного мороза горячим липовым чаем.