Заработались

— Позорище! Ох, какое позорище! Всю жизнь ругала других, а теперь — и сама туда же! И как меня только угораздило! Слыханное ли дело — потерять номерок!

    Так сокрушалась Марфа Илларионовна Швабрина — заслуженная гардеробщица маленького любительского театра провинциального городка. Титул заслуженной она, разумеется, дала себе самостоятельно. Она так и представлялась зрителям, протягивающим ей куртку или пальто в широком фойе. На этих предметах верхней одежды, как правило, не было петельки. Марфа Илларионовна нервно хватала дефектную вещь дрожащими пальцами, трагически выгибала ниточки тёмных бровей, демонстративно закатывала глаза, подведенные черным карандашом, и начинала читать нотацию резким надрывным фальцетом:  

  — Эх, вот культурный, казалось бы, человек. Пришли не куда-нибудь, а в обитель Талии и Мельпомены! Костюм надели солидный, а поступаете некрасиво, бессовестно!  

  Когда недоумевающий посетитель храма двух вышеупомянутых муз кидал вопросительный взгляд на визгливую гардеробщицу, Марфа Илларионовна наклонялась к нему из-за стойки и уже тихим голосом поясняла:  

  —  Да будет вам известно, несчастный вы мой, что театр начинается с вешалки, а зритель — с петельки. Как бы Вы не наряжались, какие б цветы не носили актёрам, а только отсутствие этой детали на вашем пальто всегда выдаёт человека неряшливого и ленивого.  

  — Да знаете, кто перед Вами, — вскипал, бывало, ужаленный таким замечанием представитель почтенной публики. За этим вопросом следовало обычно название должности: главврач районной больницы, педагог с большим стажем, а то и вовсе мэр города, у которого не было времени для таких пустяков. А только Марфа Илларионовна отвечала на это одно: 

 — Да будь Вы хоть сам президент, а я Вам как заслуженная гардеробщица заявляю: ответственность начинается с мелочей. Ну разве это так трудно: выделить пять минут и пришить петелечку?

  Но всё это были ещё цветочки. Публика и персонал городского театра отлично знали, что отдать Марфе Илларионовне одежду без петельки было хоть и трудно, но всё-таки можно. Другое дело — забрать свои вещи без номерка. За такой аморальный поступок, как потеря жетончика с циферкой, гардеробщица могла застыдить бедолагу так, что у того краснело под шляпой темечко, а в ботинках сжимались большие пальцы, и он на всю жизнь зарекался ходить не только в этот театр, но и в театр в принципе.  

  Однако, если Вы думаете, что начальство ругало за это Марфу Илларионовну, Вы ошибаетесь. Наоборот: ей выписывали за такие скандалы премию, потому что более ответственные театралы, которые номерки не теряли и даже имели петельки на изнаночной стороне пальто, выходя после представления прогуляться, заявляли, что самое интересное происходило отнюдь не на сцене, а в гардеробе. И обменивались восторженными рецензиями: 

 — Прима сегодня была не в голосе, но зато Марфа Илларионовна...

 Или, бывало, случался такой разговор:

 — Что сегодня дают? "Грозу" или "Бесприданницу"?

 — "Гардеробщицу!"  По нечётным дням смена Марфы Илларионовны. Очень советую! Я и сам был, и жену водил. Заявлюсь завтра с тёщей. 

 — Только петельку ей на шубе не забудь оторвать.

 — Своей оторви! У меня тёща золотая. Пироги печёт — вам и не снилось! А наливочку делает — чистый мёд. Наоборот, перед выходом лично проверю, крепко ли там пришита тесёмочка.  Не приведи Господь маме попасть под горячую руку! 

   И надо же было такому случиться, что однажды Марфе Илларионовне под горячую руку попался никто иной, как она сама.

— Докатилась! — корила себя гардеробщица, глядя с прищуром в блестящее зеркало. — Дрянь бескультурная! Что теперь люди скажут! Сапожник-то наш без сапог! Ещё ладно бы петелька — сунула б плащик в шкаф, и никто б не заметил, так нет же, нет, сразу пошла во все тяжкие — номерок! Как же я теперь зрителям буду в глаза смотреть? Да что зрителям, а себе? Ох я дура рассеянная, невнимательная старушенция!

Вслед за актом отчаянного самобичевания послышался тихий вздох:

— Слава Богу, никто не видел! 

Марфа Илларионовна воровато поглядела по сторонам.

— Так, — зашептала она. Соберись. Поищи ещё раз. 

Цепкие тонкие пальцы снова прошлись по карманам, прощупали все подкладки, перерыли забавную старомодную сумочку и даже заглянули в особо интимный предмет женского гардероба, куда по обыкновению пряталась каждый месяц выданная на работе зарплата. Увы, номерка не нашлось.

Старушка панически затряслась, замахала руками и, потеряв равновесие, очутилась на скользком холодном полу.

— Сорок лет, — прошептала она, — сорок лет театральной карьеры, и всё, прости Господи, псу под хвост. Да за что мне такое несчастье? Ведь я же этой работе отдаю всю себя! Предлагали недавно отпуск — не согласилась. Мало ли что бы случилось за время отсутствия! Весь гардероб без меня могли бы по номеркам растащить...

Марфа Илларионовна тяжело вздохнула, уперлась затылком о стену, закрыла усталые веки, старательно припорошенные фиолетовыми тенями, и впала в какое-то оцепенение.

Так она просидела около часа. Из забытья её вывел скрежещущий металлический звук, будто кто-то возился за входной дверью с ключами

Заслуженная гардеробщица вздрогнула и посмотрела в сторону выхода.

На пороге с таким же мутно-растерянным взглядом стоял... её муж — Савелий Филиппович Швабрин, а для неё просто Сава — порядочный семьянин и ответственный кондуктор пригородного электропоезда. Старик рассеянно повертел головой, словно долго к чему-то прислушивался и, наконец, осознал затуманенным разумом, что ожидаемого звука так и не будет, если только он не издаст его сам. Тогда он раздул широкие ноздри, чтобы наполнить как следует воздухом лёгкие, и произнёс громовым механическим голосом:

— Осторожно! Двери закрываются.

И сразу захлопнул те самые двери, в которые он вошёл. Старику полегчало. Взгляд его прояснился. Он медленно посмотрел вперёд и только теперь увидел сидящую на полу супругу, глаза которой, не моргая, глядели на его правую руку. Савелий Филиппович вытянул перед собою ладонь и весь пошатнулся: там лежало то, чем он только что открыл дверь — три ключа разной формы, нанизанные на маленькое металлическое колечко. А от колечка тянулась цепочка, на самом конце которой висел красивый брелок — расписной деревянный домик.

Пожилые супруги расхохотались на всю прихожую их небольшой квартирки и хором выдали:

— Заработались!

— Всё, — торжественно объявила мужу заслуженная гардеробщица, — завтра же отправляемся в отпуск!

— Нет, — ответил Савелий Филиппович, — бери выше — на пенсию!