Бойлер (из сборника "Наследники Мишки Квакина. Том II")

– Валь, надо курей завести, – однажды сказал отец, пожирающий за завтраком яичницу на сале. – А то все бабки Дунины едим, пора бы и свои.

Бабушка Дуня была его матерью. Памятуя жоркую натуру сына, яйца нам передавала целыми лукошками.

– Вить, с курями возни много, – мать задумчиво созерцала свой стакан, наполненный каким-то травяным отваром, до которых была большой охотницей. – Кормить их надо, насесты там всякие, наседки, гнезда…

– Куры это не утки, дело не хитрое. Насест дети сделают, не все же им за моей спиной прятаться. Зерна я могу сколько угодно привезти, – взмахнул зажатой в кулаке вилкой. – Будут пастись в саду, травку щипать, козявок ловить, да нестись. Потом наседки появятся, разведем птичий двор, – мечтательно причмокнул испачканными жиром губами, – будем продавать.

– Не так это просто, – мать не скрывала скепсиса, – курей держать это не свиней. Свинья все жрет, а кура птица деликатная, она всякую дрянь жевать не станет.

– А они жуют? – подал голос Пашка.

Он был человеком кургузеньким и запуганным, но при этом весьма себе на уме и хитёр как сорок тысяч енотов. А еще, как матерая сорока, был падок на чужие вещи.

– Конечно, жуют, – прочавкал отец, – в нашей жизни все жуют. Валь, ты не права, – воздел вилку с куском сала к потолку. – Я агроном, а агрономия это царица наук. Уж с куроводством-то справлюсь. СтаршОй, – перевел на меня взгляд, – смотреть в рот человеку, который кушает, некультурно.

– Вить, он надеется, что ты не всю яичню умнешь, – объяснила мать, – и что-то ему перепадет.

– Молод еще яичницу жевать, – отец тщательно вытер сковороду куском хлеба, собирая уцелевший жир. – Вот разведем курей, тогда будет ему хоть яичница, хоть цельный омлет.

– А мне? – спросил Пашка, завороженно слушающий эту речь.

– Что тебе? – не понял отец.

– Мне олет будет? – Пашка перекроил лицо бессмысленно-мечтательной улыбкой.

Брат постоянно путал незнакомые слова.

– Будет, если будешь себя хорошо вести и слушаться старших, – отец встал из-за стола, – то непременно будет. Полакомишься вдоволь, сынок. СтаршОй, подбери к вечеру материалы, я приду и объясню, как насест делать.

– Какие материалы? – уточнил я, а брат достал потрепанный красный ежедневник за 1986 год и приготовился записывать.

– Гвозди в сарай принеси, молоток, – отец задумался, напяливая на лысеющую голову коричневую шляпу, – пилу еще…

– Топор, – подсказала мать.

– Топор, – отец согласно кивнул, – … пилу…

– Пила уже была, – сказал Пашка.

– Не сбивай, – как от назойливой мухи отмахнулся отец, – это другая пила, по металлу. Деревяшек всяких…

– Жерди круглые надо, – внесла свою лепту мать, – чтобы курица могла лапой написать, тьфу ты, совсем одурела с вами, охватить.

– А какой у нее охват? – спросил я.

– Какой? – мать задумалась и стала сгибать ладонь, что-то прикидывая. – Где-то вот так, – показала скрюченную ладонь.

– Валь, что ты несешь? – остановился на пороге отец. – На глаз прикидываешь, тоже мне, умная Эльза выискалась. Надо диаметр в два с половиной сантиметра.

– Это сколько? – спросила мать.

– Вот столько, – показал свой толстый указательный палец, – и еще чуток потолще.

– Так нормально? – засомневалась мать.

– Я же не из головы это взял, – солидно ответил папаша, – это справочные данные, обобщенные с учетом мирового опыта.

– Мирового опыта? – подозрительно сморщилась мать.

– А-то, – как укушенная оводом лошадь закивал головой отец, – про суринамских мусорных кур слыхала?

– Нет…

– А они есть! – торжествующе закончил отец и вновь вспомнил про меня. – Брусков притащи, досок ну и там по мелочи всего, – он сделал движение рукой, будто плыл шустрый головастик.

– Где бруски и доски взять?

– Ты что, дебил? – удивился отец. – Я тебя чему учу?

– Не своруешь, где возьмешь?

– Верно, вот и молодец. И смотрите, не попадитесь, а то позору из-за вас не оберешься потом, – вышел за дверь.

– Не гордыбачьте с отцом, – вставая, сказала мать, – ишь ты, выискались умники, – привычно отвесила Пашке мощный подзатыльник. Отвесила бы и мне, но поленилась обходить стол. – Какие сказал, такие жерди и тащите. Ладно, мне на работу пора собираться, – прошла в спальню.

Мы хмуро доели хлеб, Пашка попытался вылизать сковороду, но безуспешно.

– Нет ничего, – обиженно сказал он.

– После бати там ничего и не могло остаться, – я, как мог, утешил брата. – Если хочешь, то можешь из скорлупы яичной выпить, там немного могло остаться.

– А где эта кожура? – оживился брат, воровато оглянувшись на спальню – не подслушивает ли мать.

– Не кожура, а скорлупа. На кухне, возле плиты.

– Я сейчас, – брат ловко, как хорек, соскользнул с табурета и просочился на кухню.

Из спальни вышла переодетая мать.

– Смотрите, не попадитесь, – погрозила кулаком. – Пашка где?

– На кухню пошел.

– Зачем? – подозрительно, как старая кобра, уставилась на меня.

– За чайником.

– Ну ладно, до вечера, – напевая попурри из модных песен, выпорхнула из дома.

Из кухни с опаской вышел Пашка, жующий скорлупу.

– Ушла?

– Ушла. Доедай и тоже пойдем. Будем материалы добывать.

– У кого? – Пашка уселся и начал шумно прихлебывать остывший чай.

– Я вот подумал, можно прямо со склада взять. Там через лес недалеко.

– Поймают, – брат тревожно блеснул стеклами очков.

Склад стройматериалов располагался под открытым небом между конторским садом и лесопосадкой. От посадки его отделял хлипкий забор из порванной во многих местах металлической сетки. Мы прошлись по саду до болотца, свернули в посадку, пригнувшись перебежали дорогу, нырнули в другую посадку. Затаились, наблюдая за обстановкой.

– Поймают, – как надоедливый комар, нудел Пашка, часто лупая увеличенными стеклами очков глазами, – побьют.

– Чего нас побьют? – я примерился к прорехе в сетке.

– Поймают и побьют, – упрямо тянул свое брат.

– Не нуди.

Обидевшись, Пашка сорвал листья с молодой ракиты и начал молча их жевать. Я терпеливо наблюдал за складом. Все было тихо и спокойно, люди были на работе.

– Я пролезу, – окончательно решившись, сказал я, – и буду тебе передавать в дыру, а ты тут складывай. Там, если что, за бурьяном не видно.

– А если увидят?

– Если свистну, то убегай. Понял?

– Понял, – Пашка проглотил пережеванные листья и поправил картуз, который его заставляла носить мать. – А куда бежать?

– Домой беги. Куда же еще?

– Мало ли…

Я пропихнулся в прореху и начал бродить меж стопок дощатых щитов, оставшихся от несобранных домов, прикидывая, где в этом царстве деревянных прямых могут быть круглые жерди. Обойдя склад, из подходящего приметил лишь кучу тесинок и штабель брусков. Начал таскать бруски к дыре и передавать.

– Не хватит еще? – тревожно спросил Пашка минут через двадцать.

– Ну… – я почесал затылок, – может и хватит. Сейчас еще чуток и все, – приступил к тесинкам.

– Мы столько не унесем, – вскоре снова подал голос брат.

– Ладно, хватит, – я дошел до широкого проема, через который на склад заезжали, вышел, обошел угол и по посадке дошел до брата.

– Сначала перенесем через дорогу, а потом оттащим домой, – посмотрев на материал, решил я.

Шустро, как крысы, за несколько раз перетащили краденое через пыльную дорогу.

– Сходи за тачкой. На тачке быстрее отвезем. За пару раз обернемся.

– Я боюсь идти один, – замялся Пашка, – вдруг кто-нибудь нападает?

– Тогда стой тут, карауль, а я схожу.

– Тут меня могут поймать и побить, – скорчил обиженную гримасу. – Мамка говорила, чтобы ты меня не бросал.

– Тогда ты иди за тачкой. Мне отсюда тебя видно, и если кто-нибудь нападет, то…

– Хорошо, – поминутно оглядываясь, Пашка нервной рысью потрусил к дому.

Вернулся с тачкой, которую полгода назад где-то стянул отец. Погрузились и стали ее толкать. Тяжело, но шла.

– Мы как курлаки на Волге, – пропыхтел Пашка.

– Во-первых, бурлаки, а не курлаки, а во-вторых, там они тянули, а мы толкаем.

– Давай тянуть.

– Лямки нужны.

Притащились домой, сволокли добычу в сарай, вернулись за второй порцией, привезли и ее.

– Где жерди будем брать? – задумчиво рассматривая добытое, спросил я. – Есть мысли?

– У той бабки, что по Садковской улице живет, забор из таких круглых, можно взять.

– У Максиманихи?

– У вредной этой, – закивал брат.

– Точно, можно со стороны леса подобраться и вырвать из забора, – «загорелся» я. – Пошли, только надо веревки взять.

За веревками не надо было далеко ходить. В кладовке на веранде стояло две катушки белых капроновых ниток, украденных с работы отцом. Отхватив пару кусков веревки, мы отправились в путь. Сначала через сад, потом через перекресток, нырнули в продолжающуюся посадку. Поравнявшись с карьером, свернули влево. Вышли из перелеска и не спеша потащились по полю вдоль околицы. Вот и плоховатый забор. Собаки бабка на свою беду не держала. Я начал вырывать из живописного плетня подходящие по размеру круглые палочки, а Пашка прихватил две треснувшие глиняные крынки, висевшие на столбах.

– Зачем они тебе?

– В хозяйстве всегда пригодится, – выдал брат усвоенную от отца мудрость. – Не своруешь – где возьмешь?

– Пора валить, – я шустро связал жердочки в вязанку, закинул на спину и поспешил к посадке.

Пашка с крынками пыхтел следом, напоминая Пятачка, несущего за Винни-Пухом медовый запас. На перекрестке нелегкая вынесла навстречу деда Бутуя и его собачонку Каштанку.

– Знать, хворост собирали, хлопцы? – дед широко расставил ноги в побитых жизнью валенках, прочно утвердившись на нашем пути, и пыхнул духовитой самокруткой. – Аль по грибы ходили? – хитро прищурился.

– По грибы, – мелко-мелко, как китайский рикша, закивал головой Пашка.

– С горшками? – разглядел груз дед.

– А что тут такого? – спросил я. – Мы же не с чемоданом ходили, в конце концов.

– Есть грибы? – подумав, пожевал губами дед.

– Есть.

– Какие?

– Какие? – теперь задумался я, что соврать настырному старикану. – Всякие…

– Сырогрызки!!! – отчаянно выкрикнул решивший прийти мне на помощь Пашка.

– Чего это он? – попятился Бутуй, едва не наступив на Каштанку.

Каштанка злобно зарычала, но предпочла убраться из-под ног.

– Сыроежки, в общем, – перевел я. – Он слова у нас путает.

– Ну, тады ладно, – Бутуй аккуратно засунул окурок в карман потрепанного пиджака и потянулся. – Тады оно того, свойственно. От же ж йоксель-моксельники, – крякнул.

– Мы пойдем? – спросил я.

– Идите, – шустрый старикан прикурил следующую самокрутку, – коли от старших ума набраться не интересно, то ступайте.

– Нам интересно, – дипломатично сказал я, – просто дел дома много, а то бы послушали.

– Не смею задерживать, – дед изобразил щелчок каблуками, что в валенках смотрелось угнетающе, и, напевая «На сопках Манчжурии», пошел по своим делам.

Каштанка угрожающе посмотрела на Пашку и, выпятив челюсть, гордо прошествовала мимо. Мы кинулись в сад, чтобы еще кого-нибудь не вынесла нелегкая.

– Заподозрил он нас, – скулил Пашка, – всем расскажет.

– Кому он расскажет?

– Всем!

– Про что?

– Про все!

– Не выдумывай ты, – дошли до дома. – Ничего он не понял, подумал, что ты дурачок.

– А-а-а, тогда ладно, – успокоился и водрузил трофейные горшки на подставку для обуви, стоявшую на крыльце. – Папке покажу.

Я отнес жерди в сарай.

Вечером папаша явился с работы слегка подвыпивши.

– Как дела, архаровцы?

– Я горшки добыл, – похвалился Пашка.

– Ночные? Из детского сада?

– Нет, с забора.

– Покажи.

Пашка приволок трофеи и гордо продемонстрировал.

– Мародерствуешь, – отец досадливо закурил «Приму», – и тащишь домой дрянь всякую. Горшки треснутые, ни на что путное не годны.

– Мы гнезда в них сделаем, – скромно потупился Пашка, – для куриц…

– Гнезда? – отец ожесточенно, будто коросту, почесал лысину, а потом постучал пальцем по горшку. – Из этого? – постучал пальцем Пашке по лбу. – А ты не такой дурак, как маменька твоя, весь в меня. Ты чем порадуешь? – пожелтевший от никотина палец уткнулся в меня.

– Мы брусков принесли, жердей, тесин.

– Где взяли?

– Со склада, что возле сада.

– Молодцы, догадались, так держать! Никто вас не видел?

– Нет, – переглянувшись, в один голос сказали мы.

– Хвалю, – встал со стула, – айда в сарай, будем строить куриное царство.

Он бодро ломанулся на выход, мы, как журавлиный клин на юг, потянулись следом.

– Табуретку возьмите, – оглянувшись, велел отец.

В сарае он уселся на табуретку и начал руководить.

– Вон ту доску прибейте к стене. Нет, ниже, нет, выше, ровнее, еще ровнее, вот так. Колотите ее.

Пашка помогал, придерживая, я приколачивал.

– Вроде неплохо, – отец критически осмотрел нашу работу. – Для таких криворуких как вы, вполне прилично, – достал из внутреннего кармана «четверку», глотнул, закрутил, спрятал обратно.

– Теперь вон ту доску, нет, не ту, да, ту, вон на ту стену.

– Она же кирпичная, – сказал я.

– И что?

– Как к кирпичу прибивать? – спросил я.

– У неумехи руки не болят. В раствор бей. Всему учить надо, – сокрушенно вздохнул отец, – ничего сами не могут сделать.

С грехом пополам, погнув три гвоздя, прибили доску.

– Куроводство наука точная, – папаша изволил подняться и померить рулеткой. – Криво, но да ладно. Тут по бруску, потом отпили тут, – указующий палец порхал, как безумная бабочка, – потом вот так, как ножки.

Он снова рухнул на табурет, мы стали выполнять.

– Куры могут даже глистов жрать, – разглагольствовал отец. – Да, глисты вам не клесты, вот. Теперь жерди колотите. Не так. Поперек засаживайте. Левее! Ниже! Прибивай, – снова хлебнул водки. – У меня глаз-алмаз, я малейшую неровность вижу. Учитесь, пока я жив.

– Где эти падлы? – раздался от входа голос матери.

Пашка затравленно оглянулся и пугливо вжался в угол.

– Сейчас поубиваю! – подошла и заглянула в закуток. – Вы что творите, уроды?

– А что мы? – угрюмо спросил я, понимая, что отсюда не сбежишь.

– Вы какого рожна по грибы таскались?! – кипятилась мать. – Вам кто разрешил в лес ходить?

– Не ходили мы по грибы…

– Еще и врешь, скотина! – мать схватила молоток и двинулась ко мне. – Матери, которая тебя обстирывает и кормит, врешь???

– Да не ходили мы! – закричал я. – Это специально Бутую сказали!

– Вас Бутуй на складе видел? – встревожился отец.

– Нет, не на складе, а на перекрестке, что напротив Пищуков.

– Чего вас туда черт понес? – не поняла мать.

– Жерди добывали.

– Откуда там жерди?

– У Максиманихи из плетня вытащили, – сжавшись в ожидании побоев, признался я.

– Так этой склочне и надо, – сказала мать, опустив молоток. – Будет знать, как трепаться, а то язык, что твое помело.

– Мне вы сказали, что вас никто не видел, – воспользовался паузой отец. – Обмануть батьку родного пытались? За что? – жалобно всхлипнул. – За что?

– Уже набрался, – брезгливо посмотрела на него мать. – Курятники нам делать некогда, нам рюмка важнее.

– Ты, Валь, прямо как крепколобая! Ничем тебя не прошибешь! Умолкни, женщина! Ты совсем без царя в голове. Я делаю самую трудную часть работы – разумно руковожу процессом. Гвозди забивать любой дебил, вроде нашего Владика, может, а руководить это не просто молотком махать. Тут нужен талант, опыт, образование и особые знания, – покачнулся.

– Много ты в таком состоянии наруководишь? Иди лучше спать, жертва зеленого змия, – потянула его за рукав, но не тут то было.

– Уйди, женщина! – вырвал рукав. – Директор, как капитан корабля, покидает свой пост последним! Сама иди! У нас тут дело. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – заголосил.

Корова тревожно замычала, услышав пение.

– И черт с вами! – мать развернулась и пошла прочь. – Но если насест не сделаете, падлы купоросные, то домой лучше не заявляйтесь! Потравлю! Раскособочу!

До двух часов ночи делали насест под тусклым светом лампочки.

– Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, – вполголоса напевал отец, – когда тревожит геморрой, ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля. Отличная штука, – наконец зевнул. – Паш, поболтайся на нем, проверим.

– Боюсь.

– Влад, тогда пробуй ты.

Я ухватился за доски, поджал ноги… С грохотом приземлился на пол.

– Надо доски толще делать, – посмотрел на развалины отец. – Завтра так и сделаем, а теперь пора спать.

– А мамка? – спросил Пашка.

– Что мамка? Сиську потерял?

– Она же сказала, что не пустит домой.

– Она спит давно, – отец устремился из сарая. – Если проснется, скажем, что сделали. Мозги у нее куриные, ночью все равно проверять не пойдет.

– Пап, тебя правда зеленая змея укусила? – потянулся за отцом Пашка.

– Знаешь, есть люди, которые страдают запором, но есть и другие.

– Какие?

– Которые запором наслаждаются, хи-хи-хи. Влад, табурет не забудь.

На утро мать первым делом ломанулась в сарай. Прибежала обратно взбешенная.

– Вы что там настроили, бездари???

– А что случилось? – безмятежно спросил отец, намазывая на толстый кусок вареной колбасы смесь сметаны, горчицы и хрена.

– Что вы сделали??? – мать задохнулась от негодования. – Какая-то лепиздряйка, а не насест.

– Насест сделали, – отец со вкусом вгрызся в свой «гамбургер», – согласно мировым стандартам. Ты, Валентина, не видишь дальше своей тарелки, – стремительно очищая сковороду, степенно рассуждал.

– Чего это я не вижу? – начала лихорадочно метаться по прихожей. – Ась? – приложила ладонь к уху, будто прислушиваясь.

– Конструкция собрана, осталось утвердить ее на опоры.

– На какие такие опоры? Эта груда хлама по-твоему на что-то годна?

– По-моему, да, – отец вымокал сковороду недоеденным кусочком хлеба и протянул его Пашке. – На, полуночник, ешь, заслужил.

Пашка жадно проглотил пропитанный жиром кусок.

– Размеры продуманы, – продолжал отец, – все просчитано.

– Я тебе не скотница какая-то, чтобы в этом разбираться! – вспыхнула мать. – Только ваша конструкция может рухнуть с опасностью для жизни.

– Исключено, – авторитетно заявил отец.

– Хорошо, – взяв себя в руки, плюхнулась на стул, – если все действительно так, то когда кур привезем?

– Кур? – отец встал из-за стола и рассеяно почесал лысину. – А вот в субботу и привезем.

– Почему в субботу? – подозрительно прищурилась мать.

– В субботу евреи не работают, – отец подхватил висящую на рогах шляпу и направился на выход.

– Евреи тут при чем? – не поняла мать.

– При том, – палец отца значительно указал на потолок. – При том, – понизив голос, повторил он и скрылся за дверью.

Мать вопросительно посмотрела на нас.

– Нам можно не работать в субботу? – осторожно спросил Пашка.

– Ты и без суббот не шибко обработался, – одернула мать. – Вас это не касается, это для нормальных. После завтрака идите свой насест утверждайте. К вечеру чтобы стоял как камень, – встала со стула и пошла собираться на работу. – И посуду не забудьте помыть, – обернулась на пороге спальни. – А то привыкли за мамкиной спиной прятаться.

Она ушла на работу, мы стали греть в большой кастрюле воду для мытья посуды.

– Как нам сделать этот подсест? – волновался Пашка. – Она нас убьет!

– Бруски по бокам вместо досок заколотим, – решил я, – они лучше держаться будут.

Бруски помощнее привычно добыли на складе. Весь день колотили, пугая свиней, подозрительно следящих за нами сквозь щели в деревянной стене.

– Я так оглохну скоро, – пожаловался Пашка.

– Если не сделаем, то оглохнуть не успеешь, – разгибая уставшую поясницу, успокоил я, – мать раньше придушит. Потерпи, сделаем и отдохнем тогда.

– У них же еще и мясо вкусное? – осторожно спросил Пашка.

– Ну… да, – сам я куриное мясо видел только в больничных бульонах, – вроде свинины, только светлее.

– Жирное?

– Ну… – все мои знания о курах исчерпывались электронной игрой «Ну, погоди», отнятой братом у нашей двоюродной сестры Маринки^[1].

 

 

Утром в субботу отец поехал в райцентр за курами.

– Где он пропадает? – волновалась мать, хлеща чай из стакана. – У меня уже прямо мозги врозь от волнений.

– Чего ты волнуешься? – спросил Пашка.

– Потому, что у меня интуиция…

Отец вернулся после четырех часов дня.

– Здрасте вам в шляпу! – в дверях показался отец с мешком за спиной.

– Приехал! – возликовал Пашка. – Папка приехал!

– За мной! – тоном зовущего на штурм крепостной стены заорал папаша и пошел в сарай.

Мы, оживившись, бросились следом.

– Вот тебе и юбилей! – пришлепнул каблуками штиблетов отец и, опрокинув дерюжный мешок, выпустил под тусклый свет лампочки четырех понурых куриц. – Вот наши красавицы!

– Это что? – мать брезгливо ткнула пальцем в птичье прибавление. – Ты их с колбасного завода выкупил или на помойке подобрал?

– Отличные куры, – фальшиво улыбнулся отец. – Брюнгильдская порода, дипломированные.

– Витя, ты где их взял? – подозрительно уставилась на него мать.

– Купил! – гордо выпятил грудь отец, – там еще петух… – пнул мешок. – Вылезай, пернатый.

Из мешка выбрался помятый ощипанный птиц, напоминающий «блудного попугая» и затравленно огляделся по сторонам. Заметив отца и безошибочно признав в нем главного, мелкими шажками подобрался к нему и замер у ног, склонив голову набок и свесив крылья, похожие на пыльный потертый половик.

– М-да, – мать осмотрела приобретение. – Обогатились…

– А что такого? Что такого? – петушился отец. – Могла сама поехать и купить.

– Ты же специалист!

– Я агроном, а не куровод! – задрал нос отец.

Петух повторил его движение.

– Ничего нельзя доверить!

– Да ну тебя! – отец достал сигарету и досадливо закурил. – Нормальные куры и совсем недорого. Петух так вообще красАвец.

– Ты посмотри на них! Их же надо подсаживать на насест!

– Это у них акклиматизация. Придут в себя и взлетят. Глянь, какие у петуха глаза умные.

Словно подтверждая, петух вдруг звонко закукарекал. Пашка в страхе шарахнулся, ударившись спиной о стенку свинарника.

– Чего это он? – испуганно спросил брат.

– Он так время отмеряет, – солидно объяснил отец.

– И сколько времени?

– Без трех минут пять, – посмотрел на часы. – Спешит немного.

– Может его подвести можно? – спросил Пашка.

– Я тебе не Лысенко, кур воспитывать!

– Два дебила, – прокомментировала мать. – Что сын, что отец, два сапога пара. У обоих мозги набекрень.

– Да ну тебя! – отец в сердцах швырнул незатушенный окурок в угол и пошел домой.

– Затуши, – велела мне мать, – это источник пожара.

Я поднял сигаретный трупик, затушил последнюю искру жизни о шершавый кирпич стены и выбросил в приоткрытое оконце на навоз. Мать подняла ближайшую курицу и усадила на насест. Та крепко вцепилась в перекладину, со страхом глядя на нас.

– Висит, – прокомментировал Пашка и подошел поближе, чтобы лучше видеть.

– Еще бы, – подтвердила мать и посадила на насест вторую курицу. – Ваш батя из-за своей лени даже в носу поковыряться не может. Без меня бы давно загнулся. А за мной как за каменной стеной, – третья курица оказалась на третьей перекладине.

– Как счеты, – сказал Пашка, созерцая эту картину.

– Есть такое, – подумав, согласилась мать. – Влад, посади петуха.

Я осторожно подошел к птице, которая с сомнением смотрела на меня, и попытался взять в руки. Петух вежливо, но настойчиво освободился и, сделав от меня шаг, снова застыл. Я опять взял его и снова он вывернулся.

– Такой же немощный, как батя, – язвительно сказала мать и ловко подхватив птица поставила его на насест.

Взмахнув крыльями, петух приземлился на пол.

– Тупой, как и все мужики, – сказала мать. – Сиди внизу, пускай на тебя серут, – решила она.

– А он сам взлететь не может? – спросил Пашка.

– Ты что, дурак? У домашних кур крылья ни чтобы летать, а чтобы хлопать, декоративные.

– Дегорадивные, – повторил Пашка, записывая новое слово в книжечку.

– Пошлите домой, бестолочи.

– А когда они яйца снесут? – словно щенок забегая вперед и преданно заглядывая матери в глаза, спросил Пашка.

– Бог даст, завтра начнут.

– А много они несут?

– По яйцу в день при хорошем раскладе.

– А у нас расклад хороший? – не унимался брат.

– Как кормить и заботиться будем.

В прихожей за столом сидел отец и задумчиво смотрел в окно на двор сквозь граненый стакан с коньяком.

– Как светофильтр, – философски заметил он. – Меняет освещение и давление.

Судя по полупустой бутылке, это был не первый стакан.

– По какому поводу банкет? – сварливо осведомилась мать.

– Прибавление в хозяйстве, – не моргнув глазом, ответил отец. – Имею полное законное право.

– Чем кормить твое прибавление будем?

– Я мешок зерна спер, в машине лежит. Влад, как стемнеет, перенеси мешок в дровник.

– Вить, ты ошалел? Ребенку такую тяжесть таскать. Он же надорвется. Сходи, сам принеси.

– Он будущий воин, пускай привыкает, – будто от назойливой мухи, отмахнулся отец. – Я в его годы уже вагоны разгружал.

– Какие ты вагоны разгружал? Где?

– Ну… – отец замялся, – … возле деревни…

– У вас там отродясь никакой железной дороги не было, – уличила мать.

– Ну… – задумался и начал ожесточенно скоблить ногтями лысину. Стимуляция помогла, – была, только она секретная была и никто про нее не знал.

– Дурак ты, Витя, – разочарованно вздохнула. – И чего я только польстилась на тебя?

– Умнейше, красивше и сильнейше нас нет никого, – будто масло на сковороде, расплылся в пьяной улыбке отец.

 

Ночь прошла без происшествий. Утром нас разбудил крик матери, пошедший доить корову.

– Поубиваю, падлы безрукие! – гремя пустым жестяным ведром, кричала она.

– Валь, что случилось? – зевнул отец.

– Обвалилась ваша хреномантия!

Оказалось, что ночью куры собрались на одной перекладине и она сломалась.

– Ничего нельзя доверить! – бушевала мать. – Насест и тот не в состоянии сделать!

Мы с братом виновато молчали, а отец, схватив колбасу, ушел из дома без завтрака. Через два часа привез толстые круглые палки.

– Черенки от лопат и грабель, – выгружая, объяснил, – зацепил на складе по случаю. Приколачивайте их.

День ушел на замену перекладин.

– Мы с тобой теперь как строители, – рассуждал Пашка, – можем дома строить.

– Коммунизм, – я попал молотком по пальцу и теперь стоял, пытаясь справиться с болью.

– Можем и коммунизм. Пойду пока на курей посмотрю, ага?

– Сходи.

На время ремонта куры были выпущены пастись в ископытченный двор, где мирно щипали скудную травку, уцелевшую после коровы и свиней, и квохтали о чем-то своем.

– Как они зерно грызут? – вернувшись, спросил Пашка. – Я попробовал, оно же твердое.

– Клювы мощные, вот и грызут.

– Она же и клюнуть может? – насторожился брат. – Больно будет?

– Если в глаз только, но тебе это не грозит.

– Вдруг очки разобьет? Меня же тогда мамка убьет.

Очки у Пашки видели виды. Пару раз он их ломал, но из экономии новых не покупали, а прикладывали к оправе палочки и заматывали синей изолентой. Изоленты отец у «шефов» на заводе наворовал вволю и ее не жалели.

– Убьет, за очки точно убьет. Пошли дальше делать.

К вечеру удовлетворенно осмотрели дело своих рук.

– Выдержит? – спросил Пашка.

– Вроде должны, – ухватившись за замененные перекладины, я потряс насест. – Слона выдержит.

– Это хорошо. Проверять будем?

– Да ну их, – подумав, решил я. – Еще помнем что-нибудь в курице, потом крику будет.

Мы вышли из сарая и застыли.

– Их шесть стало? – растерялся Пашка. – Это у них цыпленок?

Белый «цыпленок» был крупнее нашего петуха и яростно клевал насыпанное в деревянное корыто зерно. Петух злобно клекотал, но приблизиться боялся.

– Это чужой, не наш.

– Он наше зерно жрет, – изумленно сказал Пашка. – Он ворует наше зерно! Если батя узнает, то…

– Надо его поймать, – решил я.

– А если клюнет? – попятился Пашка.

– Не клюнет, мы его ведром оглушим.

Подхватив стоявший с приходу жестяной подойник, я стал подкрадываться к белому наглецу. Он косился на меня, но продолжал пожирать зерно. Когда оставалась лишь пара шагов, он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

– Клюнет, – нервничал Пашка. – Смотри, он тебя клюнет! У тебя очков нет, он тебе глаз выбьет.

– Не каркай! – прицелился.

В это время наш петух, воспользовавшись тем, что внимание соперника было сосредоточено на мне, кинулся на него и сильно клюнул в затылок. Белый пошатнулся. Наш бил еще и еще, пока пришелец не рухнул клювом в пыль. Петух отошел от поверженного и гордо прокукарекал. Я накрыл лежащего ведром.

– Ловко как, – восхитился брат, – прыг, скок, клювом щелк, – начал прыгать по двору, исступленно размахивая руками и размахивая головой, изображая недавнюю битву.

Петух, посмотрев на это, тоже начал скакать и кукарекать. Куры радостно кудахтали и спешили под шумок набить зобы отвоеванным зерном. Брат от избытка чувств тоже начал кудахтать. Эту идиллическую картину застала идущая с работы мать.

– Совсем ополоумели. Павел, немедленно прекрати этот балаган! Хватит изображать из себя придурка. Тебя и так в армию не возьмут.

Брат испуганно замер на половине прыжка и едва не упал.

– А то допрыгаешься до спецшколы, – продолжала мать. – Насест готов?

– Так точно! – с привитой отцом четкостью отрапортовал я. – Насест готов!

– Чего тогда скачете, как козлы горные?

– Мы чужого цыпленка поймали, – доложил Пашка, преданно глядя на мать.

– Где?

– Жрал наше зерно.

– Покажите, – мать подошла ближе, – где он?

Я снял ведро, мать наклонилась.

– Бройлер… Чужой… Почему он лежит?

– Это наш петух его оглушил, – сказал я.

– Молодец. Петух, а не вы. Чего стоите, как засватанные? Чего ждете?

– А что делать? – не понял я.

– Снимать штаны и бегать, – передразнила мать. – Грузи его в ведро и неси туда, где свиньям варишь.

– Зачем?

– Зарубим, – спокойно сказала мать.

– Он же живой, – сказал я.

– Назвался груздем – полезай в кузов. Он чужой и вкусный! – отрезала мать. – К тому же, он воровал наше зерно. Положишь его шеей на пень и отрубишь голову. Потом расскажу, как потрошить и ощипывать. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она и пошла в дом.

Я взял обреченную птицу и обреченно понес.

Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось мне разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпал туда комбикорм и заваривал, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимал и ставил следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для тех же поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводил, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.

Положил петуха на пень, достал спрятанный за калиткой топор. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.

– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.

– Он же живой, – попытался объяснить я. – Он дышит.

– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!

– Он же живой, как ты не понимаешь?

– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.

Отец где-то спер целый мешок гороха и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку и обезглавленный птиц рухнул с пня. Упав на землю, он вскочил на ноги и, поливая кровью, словно из брандспойта, кинулся прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.

– Уйдет! – верещал он. – Уйдет!!!

Схватив полено из кучки, приготовленной на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглецу, снеся бойлера, словно кеглю.

– Попал!!! – заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая свой недавний танец.

От сарая к его воплям добавилось кукареканье петуха. На шум из дома вышла мать.

– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив? – перевела взгляд на меня. – Зарубил бройлера? Где тушка?

– Он убежал, – признался я.

– Безмозглый, весь в отца, – поставила диагноз. – Это у тебя от того, что шапку не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.

– Я его подбил! – ликующе вклинился Пашка.

– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.

– Влад ему голову отрубил, а он тикать, а я поленом его, – хвастался брат.

– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, – похвалила. – Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.

Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.

– А ты не стой столбом, а то голуби гнездо совьют, разжигай костер, – велела мне мать. – Надо будет воды нагреть, чтобы петуха ошпарить.

– Зачем?

– Так ощипывать легче, неуч, – приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Воды поставь полвыварки. Как закипит – меня позовете.

Она ушла в дом, а мы привычно раскочегарили костер. Когда он разгорелся, я оставил Пашку подбрасывать дрова, а сам взял два ведра и пошел в дом за водой. Мать разговаривала по телефону, судя по всему, с Зиночкой – своей подругой по бухгалтерии.

– Такое мещанство вокруг, – жаловалась желтой телефонной трубке, пока я наполнял ведра водой в ванной комнате, – что я просто задыхаюсь как в хлеву. Так тяжело, все вокруг глупые, завистливые обыватели, норовят украсть, обмануть, объегорить. Дети и те как каторжники малолетние.

Вынес воду, поставил выварку на обод, налил в нее. Пашка задумчиво тыкал пальцем в сруб петушиной шеи и потом слизывал с пальца кровь.

– Живучий какой, – сказал он. – Чуть не убежал.

– Угу, – я смотрел на пламя, борясь с тошнотой.

– Может, еще какой-нибудь к нам придет? – воровато оглянулся.

– Угу… – подбросил в пламя дров.

– Теперь знаем, как их рубить, – не унимался мелкий надоеда. – Надо голову поискать, а то украдут.

– Точно.

Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.

– Клади куренка в таз, – командовала мне мать. – Теперь поливай кипятком. Паш, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Влад, лучше лей, не жалей. Теперь щипайте.

Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.

– Шибче щипите, каторжники, скоро батя с работы придет, а у нас еще и конь не валялся.

С грехом пополам ощипали птицу.

– Павел, опять бери за лапы, Влад, возьми нож и вспори брюхо.

Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.

– Он не пропал? – заволновался поморщившийся Пашка.

– Нет, все нормально, это потрошки так пахнут.

– А их едят? – жадно спросил брат.

– Еще как, – подмигнула. – Как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.

– А мы пожарим? – облизнулся Пашка.

– Конечно, – успокоила. – Влад, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополаскай. Молодцы, – уложила птицу в кастрюлю. – Я пошла готовить ужин, а вы сварите свиньям. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно.

– А из головы можно что-нибудь приготовить? – смущенно спросил Пашка.

– Что из нее можно приготовить, если она у тебя пустая? – удивилась мать.

– Из куриной, – показал запыленную голову.

– Возьми, – проявив щедрость, разрешила мать, – я ее тебе сварю, заслужил.

Пашка раздулся от гордости, напомнив пьяного отца, тешащего свое мелочное самолюбие. Она ушла, а мы остались готовить корм свиньям. Когда зашли в дом, по нему плавал аромат жареного мяса и баритон Добрынина.

– Ты петуха жаришь? – сглотнул слюну брат.

– Сначала сварила, теперь обжариваю с луком, – перекрикивая магнитофон, отозвалась из кухни мать. – Как батя приедет, так станем ужинать. Потерпите.

Мы зашли в свою комнату и сидели, ожидая ужина. Отец, войдя, принюхался и насторожился.

– Валь, ты где мясо взяла?

– Детям спасибо скажи, – выключив магнитофон, похвалилась. – Добытчики, не то, что ты.

– СтаршОй, младшОй, сюда идите, – позвал нас отец, плюхаясь в продавленное кресло. – Откуда мясо?

– Бойлер воровал наше зерно, Влад его убил, – шустро доложил Пашка, – он стал убегать, а я его поленом! Вот!

– Ничего не понял, – помотал крупной головой отец.

– Он без головы побежал, – начал объяснять я, – а Пашка по нему полено швырнул.

– Ну что я могу сказать? – внушительно начал отец. – Вы проявили неожиданную смекалку и разумную инициативу, за что вам объявляется благодарность. Ура!

– Ура!!! – закричали мы.

– Свободны, можете оправиться и перекурить, – отпустил нас отец.

– А мясо? – робко спросил Пашка.

– Какое мясо? – удивился отец.

– Бойлера…

– Мясо это на усмотрение Валентины Егоровны, – кивнул на мать, которая словно черепаха из панциря высунула голову из кухни и подслушивала. – Мясом она заведует. Понял?

– Так точно, – вяло ответил брат.

– Ну, ступай, играй, веселись, что вы там делаете в свое личное время, – махнул рукой, и, достав сигареты, с наслаждением закурил.

 

На ужин мать торжественно водрузила посреди стола сковородку.

– Вот, кушайте на здоровье, – щедро сказала она и начала делить куренка.

Отхватив бедра, разложила себе и отцу по тарелкам. Мне досталась шея, а Пашке гузка.

– Все по-честному, – закрыв сковородку крышкой, сказала мать. – Ты, Павел, задним умом крепок – тебе гузка. Ты, Влад, вечно лезешь поперек батьки в пекло – тебе шея. А мы с отцом старенькие уже – нам по ножке, чтобы ходили подольше, да вас на себя тянули. Мы же должны вас постоянно пинать, чтобы вы не ленились и стали людьми.

– Быть посему, – провозгласил отец, успевший за время дележки налить себе стакан водки. – Приступаем к вечернему приему пищи, – махом опрокинул в себя стакан, крякнул и стал ожесточенно пожирать ножку.

Мы ели молча, радуясь, что по случаю праздника мать сготовила макароны.

– Раньше короли костями в шутов бросали, – отец задумчиво осмотрел тщательно обглоданную кость и перевел взгляд на Пашку.

– Витя, не вздумай! – всполошилась мать. – Потом по всему дому на линолеуме будут жирные пятна! Прекрати!

– Ладно, уговорила, – налил еще стакан. – Давай еще порцию.

Мать сняла крышку и вновь начала орудовать ножом.

– Вы нам в старости надеждой и опорой должны быть – вот вам по крылу, – на наши тарелки шлепнулись шматки мяса. – А нам с Витей по-стариковски, – отцу в тарелку угнездилась грудина, а матери – все остальное. – Вот и кончился кур, – вздохнула и принялась терзать свою долю.

– Так мало, – вздохнул Пашка.

– Поймаете еще, будет больше, – ободрил отец, выпив водку и вгрызаясь в пласты белого мяса. – Я тебе потом дам косточки обглодать и хрящики пожевать, – расщедрился он.

– Хрящики очень полезны в твоем возрасте, – подтвердила мать. – Для костей и так в целом.

Так закончилась наша первая добыча. Назавтра нас снова ждал горох и сваренная голова специально для Пашки.