Ночь на лавочке возле автозаправки с видом на огни города.

– Вы простите, я вчера с утра вам нагрубил. Я не со зла, – неловко сказал мужчина лет сорока, с небольшим пузиком и трехдневной щетиной.

Ночной город мерцал отблеском тысячи праздничных желто-оранжевых свечей, вызывающе ругался – звуками моторов, клаксонов, шуршанием резины об асфальт и шумом своих обитателей. Одинокая заправка на холме у объездной трассы. Старая лавочка недалеко от неё, земля провалилась почти до основания. Молодой парень в поношенной курточке и с гитарой за плечами сидел на ней, свесив ноги в бездну живого мегаполиса. Он оглянулся и ответил:

– Бывает, на меня и не так кричали.

– Ты прости меня, у меня..., – он замолчал, – а хочешь денег?

– Нет-нет, правда, это лишнее. – Легран отвернулся и дальше наслаждался видом океана огней.

– Можно тебя ужином угостить. Я сейчас, секундочку.

Взяв на заправке два больших ход-дога и газировку Себастиан Либизи, пытался искупить вчерашний срыв.

– Вот угощайся.

– Давно я такого не ел, обычно лобстер и трюфеля, – Легран улыбнулся, – спасибо.

Человек, накричавший на него, сел рядом:

– Ты не виноват, просто на меня всё навалилось, – Себастиан замолчал, запнувшись на слове, провел пальцами по знакомой надписи, вырезанной на деревянной лавочке, – зачем тебе проблемы старика. Ты как здесь? Почему тут сидишь? Не идёшь домой?

– У меня нет дома. Мой дом весь город. Так что мне некуда торопиться. А здесь – просто вид хороший. Успокаивает. Напоминает о детстве, – смерив собеседника взглядом, Легран решил рассказать ему свою историю, – мой отец был русским, переехал на Аляску и работал на нефтеперерабатывающем заводе. Там же и познакомился с мамой, предки её были эскимосами и французами. До 7 лет я не сказал ни слова, думали, что немой. Уж каким врачам, шаманам и старым бабкам меня не возили. И ничего, нем как рыба, – он глотнул газировки, – Отца я запомнил большим и высоким, заходя ему приходилось нагибаться перед дверью. Когда мы ходили в город или в гости, он всегда сажал меня себе на плечи, – и я видел весь мир, я был великаном. Отец был суровым мужчиной, который никогда не плачет и не улыбается. Разве что, только с мамой, когда она танцевала или рассказывала анекдот. Он говорил, что у неё был острый ум и тонкий юмор. Отец разговаривал со мной на английском и русском, а мама на французском, смешанным с наречием. У отца был старый магнитофон и несколько кассет рок групп. Но больше всего он любил одну, они с мамой, частенько, включали её и садились на крыльце. Отец укутывал нас в два больших одеяла, мы слушали музыку и смотрели на ночной океан. Мама тихо что-то шептала ему на ушко, а я, зачастую, там так и засыпал.

Мне не хватает океана.

А когда мамы не стало, отец начал выпивать и засыпал пьяным в кресле. Я же брал магнитофон, включал знакомую кассету на непонятном языке и вспоминал о маме. Однажды, на годовщину маминой смерти, он пришел домой, а в глазах, помню, пустота и на лице слова извинения. Он позвонил бабушке, что-то сказал, бросил трубку и прятал взгляд от меня. Я же, по обычаю, пошел на крыльцо. Батарейки садились, магнитофон играл тихо-тихо, а потом и вовсе замолчал. А я продолжал мурлыкать, думать о маме. И тоска скрутилась во мне, комком боли и я выпустил её, а потом запел ту песню:

«Там ветра летят, касаясь звёзд,

Там деревья не бояться гроз,

Океаном бродят корабли,

Там на самом на краю земли…»

Обернувшись, я увидел, как плачет мой отец, первый раз в жизни. Даже на матереных похоронах, он стоял как белый столб, не проронив ни слезинки. А сейчас согнулся, сел рядом, стал маленьким как мама, прижался ко мне, а я продолжал петь.

История Леграна тронула Себастиана, задела темный струнки души, которые он ото всех таил. И опустив взгляд, вначале, на болтающие ноги со скамейки, а после всматриваясь в огни города, он рассказал свою историю:

– А я своего отца не помню, он умер, когда мне было пять лет. Потом мама рассказывала о нем, почти каждую ночь, истории из его жизни. Не помню ни одной. От папы мне достался необычный разрез глаз. Так, что когда я задумываюсь, то смотрю с прищуром, как будто что-то подозреваю. А потом и мама умерла. Сейчас думаю об этом и ничего не торкает. А тогда переживал. Тетка воспитала меня, ох и строгая была, – он опять провел пальцами по знакомой надписи, и история прыгнула во времени, – у меня умер друг. Я как раз узнал перед первой встречей с тобой, – он замолчал.

– Соболезную…

– Спасибо, – немного задумавшись, Себастиан добавил, – а это правильно отвечать на соболезнование «спасибо», нет другого слова, означающего «я принимаю ваши соболезнования, и спасибо за ваше внимание моей утрате, и спасибо за уважение к умершему».

– Не знаю, если нет, надо придумать.

– Знаешь здесь я первый раз попробовал алкоголь, здесь – первый раз поцеловался, здесь первый раз сказал, что люблю ту курносую, теперь уже мою жену. Это я вырезал эту надпись после первого свидания с ней: «Люблю навеки». Я учил её стрелять в тире по мишеням. Она всё прослушала и при первом выстреле придвинулась близко к прицелу, и бах – отдачей получила синяк. Расплакалась, я её утешаю, а она нет, я научусь. И что думаешь, второй раз – бац, второй синяк под другим глазом. Снайпер из неё не получился. И вот мы возвращаемся, она с двумя синяками, ничего не видит. Я веду её, сам мокрый от пота и сгораю со стыда. Думаю – вот позор на всю жизнь, люди смотрят на меня, как на последнею сволочь. А она вдруг остановилась, улыбнулась, и так тихо: «Лучшее свидание в моей жизни». Сейчас она с дочками, старшей завтра должный делать операцию. Я должен был закончить работу и лететь к ним. Но вчера с утра узнал, что близкий друг умер. Похороны завтра. Я не сплю уже три дня. Боюсь закрыть глаза, боюсь увидеть родных или друга. Что скажут, в чём упрекнут? Может я всё сделал неправильно? Может надо была сразу с ними лететь. Чертова работа. А как же друг, мы вместе выросли. Это он нашел это место и показал мне. Что сказать его родным?

– Между живыми и мёртвыми. Выбирай живых, – Легран обнял его, прижал к себе и запел:

«Что ж ты сердце рвёшься из груди,

Погоди, немного, погоди.

Чистый голос в небесах поет,

Светлый полдень над Землёй встаёт…

Там, та, да-дам, та, да-дам.

Там на самом на краю земли…»

И Себастиан заснул. Ему снилось забытое детство, как они с мамой и папой купались на море, ели одно мороженое на троих. Снилась мама, её руки, и тот мягкий, нежный запах. Снился папа, он пел и играл на гитаре.

Проснувшись утром один на лавочке, первым делом позвонил и заказал билеты на самолет, зачем решил по дороге к дому друга заехать в гости к тете. Она встретила его, угостила чаем. Он, не проронив не слова, обнял и тихо, осторожно спросил:

– От чего умерла мама?

– Она умерла от тоски, от мук и ран, что остались после смерти твоего отца. Она его очень любила.

Достав старый потёртый чемодан с чердака, она показал старую фотокарточку.

– Это твой отец.

– Я его помню.

– Как?

– Он пришел ко мне, когда мне было очень тяжело, он пришел ко мне – воспоминаниями мамы, историями, которые она рассказывала мне в детстве. Они спасли меня…