Сидя на облаках

Глава первая

Тишину августовской ночи нарушил едва различаемый звук - в ночную прохладу, щедро даримую настежь открытым, хранящим последние капли полуночного дождя окном, прокрался тихий разговор китайских колокольчиков, висящих над входной дверью. Они загадочно шептались - будто только что проводили гостя, за которым закрылась эта дверь. Со стороны могло показаться, что настенные часы замерли, пытаясь вслушаться в их таинственный разговор. Спящий на коврике возле двери Джон - стареющий лабрадор песчаного окраса - подергивал передними лапами и повиливал хвостом, разбрасывая им в разные стороны пару мужских комнатных тапок, "видавших виды", женских летних босоножек и красных лаковых туфель, стоящих рядом с ковриком. Казалось, что он продолжал нежиться от недавнего почёсывания за ушком - любимой собачьей ласки. 

Тёплый лунный свет, струящийся сквозь раздвинутые шторы, озарял нехитрое убранство большой комнаты: старый, массивный письменный стол, такую же - немолодую - настольную лампу под зелёным абажуром, разбросанные на столе в великом множестве, до половины исписанные и щедро почёрканные листы бумаги, чью-то фотографию в простой деревянной рамке, фарфоровую в трещинах чашку с недопитым, давно остывшим кофе, стоявших тут-же - на столе, кресло-качалку, накрытую заштопанным пледом в коричнево-бежевую крупную клетку, двухдверный платяной шкаф с тусклым от времени зеркалом и большую кровать с многочисленными, местами сломанными, украшениями в виде кос на деревянных быльцах. 

И вот, когда шёпот колокольчиков перерос в хорошо различаемый разговор, с кровати спустилась  пара женских ног. Нащупав комнатные тапочки, стоящие возле кровати, стройные ноги, до колена прикрытые ночной кружевной сорочкой, сонно побрели к входной двери. 

"Как странно" - подумала про себя их  хозяйка и проверила закрытую на защёлку дверь - "Как странно..." 

Колокольчики вмиг смолки, часы пошли и ночь вошла в привычное русло. Джон перестал разбрасывать обувь и уже куда-то бежал в своих собачьих снах по бескрайнему ромашковому полю. 

Элис накинула шёлковый халат поверх кружевной сорочки, подошла к столу, включила лампу, села за стол, сделала маленький глоток ледяного кофе, заправила за левое ухо длинный чёрный локон и стала жадно вглядываться в образ голубоглазого, русоволосого, широкоскулого мужчины, широко улыбающегося ей с фотографии. Длинные, закатанные до локтей рукава его бирюзовой рубашки, удачно подчёркивающей цвет глаз с поволокой чёрных, длинных, густых ресниц оголяли сильные, загорелые руки, держащие огромный букет белых лилий. На заднем плане замерли высокие волны океана и причудливой формы облака. Слегка волнистые, развивающиеся по ветру, немного длинноватые волосы открывали высокий лоб. Трёхдневную щетину украшали многочисленные песчинки. Мужчина с фотографии, одетый в потрёпанные джинсы, сидел в позе лотоса прямо на песке, в самом центре нарисованного на нём сердца. Смешные разноцветные сланцы стояли за его пределами. 

Незаметно прошло полтора часа. За окном просыпались тяжёлые, одиночные облака в сереющем небе, первые звонкоголосые днём, а сейчас едва щебечущие птицы расправляли крылья, готовясь встречать рассвет. 

Слегка поёжившись в утренней прохладе Элис - миниатюрная сорокапятилетняя женщина с редкой проседью в длинных смоляных локонах, в больших карих глазах которой отражалась огромная грусть, взяла чистый лист бумаги, длинную забавную ручку с гусиным пером на наконечнике и, судя по почёрканным листам, в н-ный раз принялась писать. 

"Душа моя! Прошло пять лет, как ты отправился в своё путешествие. С момента получения твоего тихоокеанского письма и фото, на которое я смотрю ежедневно, вести от тебя перестали приходить. Кир, родной, где ты? Джон стареет, но, всё так же тягает по дому твои тапки, как и тогда,  когда едва окреп. Помнишь как мы принесли его домой - маленького, дрожащего, с перебитой передней лапкой? Он уже почти не хромает. Мы гуляем с ним по нашей аллее в парке и ждём тебя..."

В уголках глаз, щедро обрамлённых длинными чёрными ресницами, появились две прозрачные жемчужины. Они скатились по щекам и упали на вновь написанное письмо. Бледно-розовые губы задрожали. Женщина отложила ручку, крепко обняла недавно рассматриваемую фотографию и тихо разрыдалась.

От звука противно запищавшего электронного будильника она вздрогнула. Шесть утра. Элис вытерла слёзы и выключила будильник. Редкие всхлипывания растворялись в утренней тишине. Её нарушил цокот собачьих когтей по паркету прихожей и, как по расписанию, оттуда прибежал виляющий хвостом Джон, всем своим видом показывающий хозяйке - пора начинать новый день.