Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 31-32-33-34

                                                                  31

 

    Отец Геннадий был прав. Заваруйкин  действительно  потерял интерес к жизни и в последнее время пребывал в состоянии,  близком к помешательству. Марго отчаялась. Все попытки вызвать у мужа  интерес к чему-либо не увенчались успехом. Не помог и доктор. Прописал успокоительные микстуры, которые Павел Игнатьевич категорически отказался принимать. Все одно помирать.

   Павел Игнатьевич ни на что не  реагировал, ни с кем не разговаривал, не ел, не спал. Лежал молча и неподвижно смотрел в потолок. Горничная Марго, видя, как страдает хозяйка,  предложила ей  обратиться  к знакомой знахарке – вдруг та поможет? Марго готова была на все, лишь бы вернуть мужа к жизни. Хотя не верила ни в какую силу знахарок, решила испробовать и этот шанс.

   Знахарка  жила в городе, ближе к окраине.  Марго быстро нашла ее небольшой домик за высоким, но непрочным, местами завалившимся забором. Минут пятнадцать ходила вдоль забора, стараясь пересилить себя и постучаться в дом. Пересилила, постучалась. Открыла ей дверь немолодая, бедно одетая  женщина с кривым глазом.

—Кого барыне надо? — спросила она Марго, с интересом   рассматривая богатую лисью шубу пришедшей.

—Я к Валентине, знахарке. Мне сказали, она здесь живет.

—Правильно сказали, — кивнула хозяйка. — Я Валентиной буду.  Ты в дом проходи. Осторожней, порог высокий.

   Марго, озираясь по сторонам,  вошла в жарко натопленную горницу с большой русской печью.  Вдоль печи располагались лавки, крытые потертой овчиной. Посредине горницы стоял деревянный стол с грудой пустых жестяных мисок, картонных коробок и обрывков тканей.  Тусклое окошко с пестрой ситцевой занавеской, под потолком керосиновая закопченная лампа. И только огромных размеров икона в серебряном старинном окладе  являлась украшением более чем скромной, даже убогой обстановки знахаркиного жилища. 

—Садись, — властно приказала хозяйка, — рассказывай, какое дело ко мне привело.

     Марго осторожно села на лавку. Расстегнула ворот шубы. Стало нестерпимо жарко. К горлу подступила дурнота от спертого воздуха. Но она быстро справилась со своим состоянием, тем более что Валентина не спускала с нее вопрошающего взгляда единственного глаза.

—Я, собственно, насчет мужа пришла. В последнее время он совсем потерял интерес к жизни.

    И Марго рассказала все, что произошло с Заваруйкиным с того момента, когда ему стало известно о том, что «Дом исправления» передается управой под нужды больницы.

—Дело поправимое.  Врач в таком деле тебе подмогой не будет. Напрасно звала.  Не умеют доктора подобные недуги лечить.  Душа – не их дело. Сглаза на твоем муже также нет. Ни целебный корень, ни молитва ему не помогут. А коль так,  тут другое надобно.

    Знахарка подошла близко к Марго, заглянула ей в глаза. Увидела: страдает та от тревоги за мужа своего. Притворную мысль за искренностью не спрячешь. Надо помочь.

—Есть у меня один человек. Вот он-то и вылечит твоего мужика от душевной тоски.

—Я готова отдать любые деньги, только помогите! — воскликнула Марго, лихорадочно открывая сумочку.

—Денег возьму столько, сколько сама дашь, но человека моего, что придет к тебе, приветь. Может, что и дивно будет, перетерпи, усмирив гордыню. Только так избавитесь от несчастья.

—Спасибо вам.

    Марго поднялась. Положила деньги на стол.

—Иди, милая, с богом. И жди человека от меня.

    Знахарка проводила ее до двери.

    «Господи, до чего я дошла», — подумала  Марго, прощаясь с хозяйкой.

    Спустя пару дней в дверь дома Заваруйкиных постучался странного вида человек. Открывшая ему горничная хотела  было  прогнать странника с порога, но тот уверенно заявил, что прибыл по просьбе самой хозяйки. Вскоре перед Марго  предстал не человек, нет, человеческое  существо. Босоногий, в драном тонком  пальто, с всклокоченными волосами непонятного цвета, в которых застряли остатки соломенной трухи. Почесав покрасневшее ухо, человек представился хозяйке дома:

—Парфен, стало быть, я.  Еще меня называют  Парфеном Босоножкой. Личность, смею доложить, весьма известная в некоторых кругах, да-с.

—Это уже слишком!

     Марго была в отчаянье. Не такого посетителя она ждала. Пришлый человек вызывал в ней отвращение, смешанное со страхом.

— Надеюсь, Парфен, вы не ограбите мой дом? — уныло поинтересовалась Марго. — Если пожелаете чего,   сама все вам отдам. Только не убивайте  Христа ради.

—Мадам, — почесал босую грязную пятку Парфен. — Я с полицией дел общих не имею. Привлекался дважды за бродяжничество, но то по неосторожности. В остальном же – будьте покойны. Человек я смирный. Да-с.

— Коли так, — с  глубоким вздохом смирения  произнесла Марго, — милости прошу.

    Парфен с первых минут нахождения в доме повел себя так, словно всю жизнь обретался в барских покоях. Собственно,  отчасти так оно и было. Сын  прачки и кучера богатого пензенского помещика, он с малых лет воспитывался в условиях, о которых его деревенские сверстники могли только мечтать. Но не для того был рожден Парфен, чтобы, как  его родители, тянуть трудовую лямку. Первый побег из дома мальчишка совершил лет в семь, далеко не ушел, был выловлен полицией, доставлен домой и выпорот отцом. Дальше сладу с ним становилось все меньше. И по прошествии десяти лет, став юношей, Парфен навсегда покинул родительский кров, чтобы начать бродяжничать. Он исколесил полстраны с бродячим цирком, научился некоторым  фокусам. Какое-то время, пока сам болел, помогал доктору в  уходе за более тяжелыми больными. Поднаторел в медицине. Там же впервые столкнулся с фактами наличия у людей не только физических, но и душевных страданий.  Подолгу Парфен нигде не останавливался.  Многое быстро осваивал, но вскоре терял интерес к обретенным знаниям. К сорока годам нашел новый, весьма легкий способ безбедного существования: он стал побираться. Для этого пришлось сменить человеческий облик на  обличье убогого.  Чтобы вызвать жалость у людей, следовало придумать нечто такое, от чего бы  сжималось сострадательное сердце. Парфен научился ходить босиком по снегу, за что и получил прозвище  Босоножка. В общем, приобрел законченный вид юродивого. А на юродивых всегда был устойчивый спрос на Святой Руси. Может,  кто и юродствовал Христа ради, но только не Парфен. Не верил мужик ни в чих, ни в вороний грай. Просто жил себе в удовольствие, не утруждаясь. Тут  знакомая знахарка, знавшая толк в человеческих слабостях, попросила его помочь в деле излечения душевного недуга богатого помещика. Вспомнив все, чему научился за свою полную приключениями жизнь, Парфен с готовностью согласился. Терять ему было нечего. Так Парфен и появился в доме Заваруйкиных, испугав до смерти хозяйку своим видом.

  Марго приказала слугам глаз с него не спускать. Гость заметил пристальное  внимание к своей персоне, но не обиделся. Усмехнулся в давно не чесаную бороду и пошел гулять по комнатам дома.  Рассматривал  убранство. Марго следовала за ним тенью.

—Мадам, — обратился к Марго Парфен. — Где хозяин? Ведь к нему, как я понял, меня послали.

—Сейчас вас к нему провожу, — Марго поправила тонкую вязаную  косынку на плечах. — Следуйте за мной.

— А кто это?

    Гость ткнул грязным пальцем в фотографию Лизаньки, висевшую на стене.

—Моя дочь, — еле сдерживая раздражение, ответила Марго.

    Парфен внимательно посмотрел на Марго. Заметил грусть  в ее глазах.

—Жаль, да-с.

   Потер ухо.

—Почему  жаль? — сквозь зубы процедила Марго.

—Жаль, красивая, а не жилец.

—С чего вы это взяли? — удивилась Марго.

—Печать на лице. Видите   тень. Смерть над ней склонилась. Жизни свет загородила.

    Парфен снова взялся пальцами за ухо. С мороза оно огнем горело.

—Моя дочь  умерла несколько месяцев назад.

    Марго с некоторым  интересом посмотрела на своего гостя. Перевела взгляд на фотографию.  Но никакой тени на лице  Лизаньки не увидела.

—Я так и подумал, — уверенно  произнес Парфен. — Хозяин в курсе, что я пришел?

—Нет. Собственно, поэтому вас и вызвали. У хозяина, как бы это сказать,  пропал интерес к жизни. Пока была жива наша дочь, он жил для нее. Затем жил ради идеи создания дома для исправления алкоголиков. Дом  открыть не разрешили.  Теперь ему совсем не хочется жить. Его рассудок близок к помешательству. Пойдемте, я вас провожу к  хозяину, только просьба: ради бога, не навредите ему.

—Обижаете, мадам.

    Марго привела Парфена  в спальню к Заваруйкину  и по просьбе гостя оставила его наедине с хозяином. Закрыла дверь за собой и тотчас же послала за кучером. Мужик крепкий, если что – справится с тщедушным гостем. Пока же пусть подежурит у дверей спальни, мало ли чего?

   Парфен, оставшись один на один с Заваруйкиным, подошел к нему и низко наклонился, тяжело дыша. Стоял  так до тех пор, пока Заваруйкин не перевел взгляд на назойливого посетителя. Парфен глупо улыбнулся, продолжая склоняться над лежащим хозяином. Заваруйкин пошевелился.

—Уф, — произнес Парфен и взялся за свою бороду.

    Заваруйкин, привыкший к тому, что все на цыпочках ходят вокруг него, захлопал глазами. Парфен показался ему ярким пятном на белой стене. И это пятно вскоре приняло вполне характерные очертания, каких Павел Игнатьевич никогда не видел в своем доме.

—Уф, — снова произнес Парфен и громко заплакал.

    Павел Игнатьевич медленно повернул к нему голову. Рыдания незнакомого ему человека словно вынули шип из его груди. Оказывается, горя в мире так много! Парфен, как ни в чем не бывало,  продолжал обливаться слезами. Заваруйкин пошевелил рукой. Рыдания стали громче. Эти всхлипы погнали волну раздражения в душе помещика. Кто смеет вторгаться в его безутешное горе? Нарушает созданный  с таким трудом  защитный панцирь? Заваруйкин  приподнялся, опершись  на руку.

—Ты кто такой? Чего тебе надо в моей спальне? Пошел вон, болван! Оставьте все меня в покое!

—Простите, ваша милость, но я один из тех бедняг, кому нужна ваша помощь.

—Помощь? — удивился Заваруйкин, пытаясь осмыслить сказанное. — Какая помощь?  Чем я могу тебе помочь? Деньгами? Так сходи к моей жене, пусть даст тебе денег.  И убирайся вон.

—Деньги –  ничто, — всхлипывал Парфен. — Я взываю к вашему милосердию.

—Какому еще милосердию? Кто ты такой?

—Парфен я, Босоножка Парфен. Наречен  так несправедливой  молвой за то, что хожу  босыми ногами. Последние башмаки оставил в трактире еще по осени. Беда, ваше высокородие, без башмаков-то. Ноги болят, ступни покрылись глубокими трещинами и кровоточат.

    Парфен задрал ногу, показывая хозяину почерневшую стопу с глубокими язвами.

—Да ты, голубчик, болен. Ноги вон как обморожены. Тебе доктор нужен.

—Нужен, ваша милость. Только как я к доктору пойду? За один мой вид меня на порог больницы не пустят.

—Вот беда, — Заваруйкин сел на постели, осматривая  лохмотья Парфена. — Вид у тебя, как есть,  малоприглядный. И вонь такая, что хоть святых выноси. Ты давно мылся?

—Давно, ваша милость. Еще тепло было. В реке купался.

—Вот беда. Скажи, голубчик, откуда ты здесь взялся такой?

—Узнал, что ваша милость собирается открыть дом для исправления  таких  как я, вот и пришел. Страстишка у меня имеется, к алкоголю неравнодушен, да-с. Ничего поделать с собой не могу, вот и взываю к вашему милосердию.

    Заваруйкин протяжно застонал и откинулся на подушках.

—Нет  и не будет «Дома исправления». Все, закрыли его.

—Вот жалость! — всхлипнул Парфен и тихо заскулил побитой собакой.

—Не скули, — прикрикнул на него Заваруйкин и сам заплакал.

    Со слезами ушла боль.  Ритмичным пульсом заработала живая мысль.

—Черт с ними! — утер слезы ладонью Заваруйкин. — Не хотят – не надо. Справимся сами.  Марго! — крикнул он, — пойди сюда!

     Марго стремительной птицей  влетела в спальню к мужу. Думала, ее помощь нужна. Увидела поднявшегося с постели Павла Игнатьевича, остолбенела. На нее сзади налетел подоспевший кучер. Чуть оба не упали, изумленно наблюдая за тем, как Парфен укладывается с ногами на постель, только что освобожденную хозяином дома.

—Павлуша, что случилось? Этот человек обидел тебя?

—Марго!  Флигель свободен?

    Павел Игнатьевич  говорил торопливо, при этом глаза его лихорадочно блестели.

—Павлуша, там  няня живет Лизанькина. Ты разве забыл?

—К черту няню, к черту! Сели ее в доме, в сарае, где хочешь. Но флигель должен быть освобожден. Я знаю, что надо делать!

—Павлуша, хорошо-хорошо, а как быть с этим господином?

    Марго осторожно кивнула на  Парфена.

—Отмыть, накормить, приютить. Этот господин, Марго, первый мой пациент.

    И Павел Игнатьевич  поднял палец кверху, чтобы присутствующие сумели оценить значимость происходящего.

                                                                               32

    Новицкий томился от одной мысли о Василине. Не мог понять, что тянет его к ней. После последней встречи, казалось бы, должна охота немного поулечься, но нет!  Как магнитом притягивало. Чертова баба! Даже о предстоящей женитьбе на Вареньке забыл, поглотили  мысли  о соблазнительной купчихе. Волгин все время был занят работой, много писал. Даже на беседы времени у него почти не оставалось. Все твердил Новицкому о каком-то издателе, о сроках.  Дел у Новицкого не было, слоняться по дому надоело. Хоть бы что придумать, чем-то занять себя. Но ничего не придумывалось. Читать он не любил. Писать тоже. Единственным развлечением было играть в карты с Лодыгиным. Но и это занятие вскоре ему наскучило. В отношениях с соседями не все ладилось.  Марианна  никого, кроме отца Геннадия,  не принимала.  Вела жизнь деревенской отшельницы. О Заваруйкине ходили странные слухи – дескать, тронулся бедняга умом. Узнавать близких перестал. Дружбы с Назаровым не получилось. Да и не до дружбы было доктору. Груша тяжело переносила беременность, и доктор разрывался между женой и многочисленными пациентами.  Образ же Василины, соблазнительный, притягательный,  неотступно стоял перед глазами Новицкого, волновал непристойными мыслями. Плюнул Новицкий  на все приличия, приказал Якову везти себя в город.

—Хозяин дома? — спросил он вышедшую на звонок горничную.

— Никак нет, к батюшке своему в контору с самого утра отбыли, — ответила горничная, пытаясь вспомнить, где она уже видела этого господина.

—А хозяйка?

—Василина Гавриловна еще почивать изволят.

—Как почивать? — удивился Новицкий, — полдень уже.

—Василина Гавриловна раньше никогда не встают.

—Мне непременно надо увидеться с твоей хозяйкой. Дело есть.

—Пойду  спрошу, — горничная  равнодушно зевнула. — Может, и примут.

    Дверь купеческого дома со скрипом захлопнулась перед Новицким, оскорбив помещика до глубины души тем непочтением, которое ему оказали.  Через пять минут  горничная  появилась вновь и важно сообщила:

—Вас примут.  Милости прошу в дом.

    Василина встретила Новицкого в халате  поверх ночной рубашки,  с распущенными волосами.

—Никак не ожидала тебя увидеть, — сказала она Новицкому, вскидывая вверх руки и соблазнительно потягиваясь.

—Я все время только и думал, что о нашем свидании.

    Новицкий сглотнул слюну. Василина напоминала ему вставшую с постели и потягивающуюся грациозно кошку.

—Надеюсь, твой муж сейчас не придет?

—Он раньше семи  часов не является. Как приехал с Югры, дома почти не бывает. Все дела  да дела, гори они ясным пламенем! Так что тебе нечего опасаться.

—Василина, что со мной, почему меня к тебе так тянет? Околдовала меня? Скажи честно!

    Новицкий подошел к ней вплотную, обнял страстно за талию. Она не отстранилась, прижалась к нему, положила  руки на плечи.

—Теперь мой, — сказала тихо. — Навечно.

—Как же горничная? — поинтересовался Новицкий, прижимая Василину к себе еще крепче.

—Катька на моей стороне, иначе бы держать ее не стала. Но  ежели проболтается  мужу, отравлю. Она это знает. 

    Их губы слились в длительном страстном поцелуе,  когда забываешь обо всем, и мир  со всей его несуразностью, с неустроенностью перестает для тебя существовать.

— Пойдем в спальню, — прошептала на ухо Новицкому Василина, когда он на минуту оторвался от ее губ. — Постель еще не заправлена.

—Василина, — простонал Новицкий, чувствуя  жар, смешанный с истомой,  во всем теле, —  что ты делаешь со мной, чертова  колдовка?

—Что хочу, — рассмеялась женщина и увлекла его за собой в спальню.

    Они даже дверь за собой плотно не прикрыли. Горничная на цыпочках подошла ближе, замерла, затаив дыхание. Стояла, слушала. Вспомнила наконец, когда и при каких обстоятельствах видела этого господина. Неприятная тогда вышла история. Жалко стало Катерине Григория. Тихоня, слова грубого не скажет. Хозяйку  золотом  осыпает. Совсем недавно красивое кольцо подарил, с большим камнем. Только не носит хозяйка мужнин подарок. Положила в шкатулку и не вспоминает. Не любит она Григория,  плохо поступает, изменяя ему в собственном доме.  Рассказать бы обо всем Григорию, только страшно.  Работа неплохая, платят хорошо. Жизнь – не то что в деревне, где на одну мать-вдову семеро малых ребят. Помогать семье надо. Поэтому  будешь молчать.

   Вздохнула Катерина.  Ушла на кухню. Села чай пить, но что-то не пилось, отставила стакан в сторону.  Все время стояли в ушах  то ли всхлипы, то ли стоны Василины. Будут ли ее, Катерину,  когда-нибудь так любить? На этот вопрос ответа у нее не было. Но оставались мечты. Вот этим мечтаниям она и предалась, шинкуя на щи  капусту.

—Как с мужем живешь?

    Новицкий лежал на спине и обнимал за обнаженные плечи Василину.

—Ничего, — равнодушно произнесла женщина.

    Говорить о муже в такой момент ей совсем не хотелось.

—Не обижает?

—Нет.

    Василина взяла Новицкого за руку, поднесла ее к губам.

—Люблю тебя.

—Я тоже тебя люблю, — произнес Новицкий и почувствовал ноту фальши в своем голосе.

    Василина не заметила этой фальши. Она была счастлива.

    Спустя пару часов,  оставив Василину,  Новицкий поехал к Вареньке. Вспомнил  наконец, что у него есть невеста. Угрызения совести его не мучили. Василина – это одно, так, любовница. Варенька же должна принести в его дом долгожданный достаток. Как можно их сравнивать? Только Яков  недовольно сопел – знать, сердился на хозяина за неблаговидный поступок. Коль собрался жениться, не ходи по замужним бабам! Откровенно сказал Новицкому, что думает по данному поводу. Но в ответ услышал грубость, дескать, не холопское это дело указывать господину, что и как тому  делать. Обиделся Яков на незаслуженно оскорбительные  слова. Замолчал. Так  молча  и подъехали к полуяновскому дому.

—Почему  вы не навестили нас в рождество? — поинтересовалась Варенька у своего жениха. —   Было весело. 

—Поди, и Пишкин был? — с иронией спросил Новицкий.

    Варенька села боком в кресло, взяла в руки пяльцы с вышивкой.  Новицкий, после того как его  невеста присела,  опустился  на стоявший рядом стул.

—Да, был,  вы что, ревнуете меня к нему?

    Вареньке было приятно, что упоминание о Пишкине задело ее жениха.

—Конечно, ревную, — утвердительно мотнул головой  Новицкий. — Вы же скоро станете моей женой.

—Да, совсем скоро. Приготовления к свадьбе идут полным ходом. Если бы вы знали, какой красивый фасон подвенечного платья я придумала! Подсказала мне его знакомая модистка, все остальное – моя фантазия.  Много кружев, в общем, очень красиво!

—Варвара Саввична, — перебил ее Новицкий. — Как бы вы отнеслись к тому, если я предложил вам переспать со мной?

    У Вареньки от вопроса Новицкого дрогнули губы. Она растерялась.

—До свадьбы?

—Ну да, до свадьбы. Что в этом такого? Все равно скоро вы станете моей женой.

—Нет, — губы Вареньки побелели. — До свадьбы подобное исключено. Почему вы спросили? Хотели оскорбить меня?

    Новицкий рассмеялся.

—Нет, конечно. Я просто проверял вас.  Простите меня, дурака.

—Неуместная проверка, — обиженно произнесла Варенька. — Вы мне не доверяете?

—Теперь полностью доверяю и вижу, что беру в жены достойную девушку.

    Варенька фыркнула, отложила пяльцы в сторону.

—Никогда, вы слышите, никогда  не заговаривайте со мной о подобных вещах. Это гадко.          

—Больше не буду тревожить вашей нравственности, — пообещал Новицкий и понял: с Варенькой он еще намучается.

    Новицкий  хотел быстро закончить свой визит, было несказанно скучно слушать о новых платьях, мебели, которой она обустроит будущий дом, обозах рыбы, застрявших под Архангельском.  Но Варенька, услышав о том, что ее жениха  ждут дела, воспротивилась.

—И не думайте уйти. Дела подождут.  Сегодня вечером у нас соберутся гости. Будем гадать на блюдце.  Устроим фейерверк. Катание на лошадях. Кучера своего можете отпустить. Ночью  вам спать не придется. Считайте это моим капризом.

   «Принесла же меня сюда сегодня нелегкая», — подумал Новицкий и нехотя согласился. Пусть ее папаша не думает, что  дочерью пренебрегают.

    К тому времени, когда  на потемневшем вечернем  небе зажглась первая звезда третьего дня святок, в доме купца Полуянова собралось множество народа. Среди приглашенных  оказались и Пишкин, и актеры Поль с Жаном, и бестолково гомонящие Варенькины подруги. Но Василины и Григория среди приглашенных не оказалось.

—Кухарка моя  бывшая сегодня не придет? — поинтересовался у Вареньки Новицкий.

—Не знаю, — мимолетом бросила Варенька, принимая прибывающих гостей.

    Новицкий зевнул, оглядел себя в большое зеркало и от неожиданности застыл на месте. В зеркальном отражении   рядом с Пишкиным он заметил Цивиньского. Обернулся, поймал на себе его острый взгляд, стало не по себе. Всплыло перед глазами грустное лицо графини. Интересно, сумеет ли Марианна  вычеркнуть его из своей жизни после того, как Новицкий предупредил ее насчет поляка?

—Вы знакомы с господином Цивиньским?

    К  Новицкому  сзади подошел Полуянов. Хозяин дома был немного навеселе, поигрывал золотой цепочкой от часов, выглядывающей из кармана жилета.

—Имел такую честь, — сквозь зубы процедил Новицкий и закашлялся.

—Хороший человек, незаносчивый, хотя дворянин и католик.

    Полуянов постучал будущего зятя по спине.

—При чем тут католик он или нет? — выдавил из себя Новицкий, продолжая кашлять.

—Не скажите, — вздохнул Полуянов. — Не любят нас, православных,  латиняне.  Вроде как мы дикие какие, варвары. Орда, одним словом.  Веру нашу считают  неистинной, поскольку не освящена она авторитетом папы.

—Не любят – и не надо.  У нас от их любви ни прибавится, ни убавится.

—Вы человек образованный, в отличие от меня, — посматривая в сторону Цивиньского, продолжал Савва Лукич. — В столице обучались. Скажите мне, откуда  разногласия в христианской вере пошли?  Ежели от людей, а не от Бога,  то не истинные,  получаются,  разногласия-то. Гордыня в людях говорила, коль, истины не ведая, на собственных заблуждениях настаивали. Христос же не делил людей на католиков и православных. Наоборот. Говорил, что нет ни иудея, ни эллина. Перед Богом все равны.  

—Папа, не мучайте  Дмитрия Федоровича, смотрите,  какое у него страдальческое лицо.

    Варенька подоспела вовремя. Что ответить Савве Лукичу,  Новицкий не знал, так как был абсолютно далек от вопросов истинности любой из вер.

—Дмитрий Федорович, — торжественно произнесла Варенька. — Поступило предложение пойти кататься  на тройках.  Чтобы было веселее, нарядиться в образины  и  пугать прохожих. Пить шампанское  и делать все, что взбредет в голову.

—В подобных глупых  забавах мне участвовать еще не приходилось. Но ваше предложение я принимаю.

    Новицкий был рад, что появилась возможность уйти от Саввы Лукича. Он взял Вареньку под руку, изобразив на лице полную готовность подчиниться решению хозяйки дома.

—Скажите, в Петербурге ряженые ходят? — поинтересовалась Варенька, уводя Новицкого к гостям.

—Не видел ни разу. В сочельник ходят со звездой, колядуют. На тройках катаются. Ледяные горы строят. Но пугал нет, не видел.

—Я придумала, во что вас нарядить! — воскликнула Варенька и засмеялась. — В старый овчинный тулуп наизнанку.  И личину медвежью на лицо. Будет занятно.

—Если в таком виде меня никто не узнает, я согласен. Только пускай господин Пишкин также нарядится смешно. А то не пристало мне быть смешнее остальных ваших гостей.

— За это можете не беспокоиться. Скажу Татьяне, чтобы приготовила костюмы.

    И Варенька быстро упорхнула, оставив Новицкого одного. Он огляделся в поисках знакомых лиц. Но все они словно исчезли, уступив место колышущейся в танце  причудливой толпе масок. Новицкий поежился. Личины были одна страшнее другой. И  казалось, то вовсе не ряженые были,   нечистая сила, разгулявшаяся на оставленной  Богом земле.

                                                                               33

    Ночь выдалась на редкость звездная, тихая, с небольшим  морозцем, который только слегка пощипывал щеки и нос. Пожалел старик Мороз гуляющих разухабисто россиян. И то ведь дело! Не дай бог, переберут лишнего в трактирах. Выйдут на улицу. А сил достанет дойти только до первого сугроба. Сколько мужиков в снег жгучий вмерзло! Не счесть. И продолжает вмерзать. Не идут непокорные, заплетающиеся ноженьки домой. Хорошо, если  добрый прохожий подберет, отогреет. А если нет? Тускло горят фонари на центральной улице,  чуть в сторону – тьма. Что скрывается за первым же забором, никто не знает. Вот идет, шатаясь,  подвыпивший мужик, шапка набекрень, сзади, в некотором отдалении, трое. Ждут, словно хищники, своей добычи. И дождались бы в темном углу, не спугни лиходеев звон колокольчиков приближающейся тройки. Да не одной, нескольких, с шумной подгулявшей компанией. Запнулся мужик, упал. Так бы и лежал на снегу, если бы не заметили его с одной из троек.

—Смотрите, человек лежит! — воскликнула Варенька, указывая пальцем в сторону темнеющего на снегу недвижимого тела. — Немедленно  остановите лошадь!

    Тройка встала. Захрипел коренной, высекая  притоптанный снег из-под копыт. Варенька соскочила с саней,   подбежала к упавшему человеку.  Наклонилась над ним. Всмотрелась,  идет ли пар от теплого дыхания. Не увидела. Наверное, замерз бедняга.

—Ой, он мертвый, кажись. Не дышит, — растерянно произнесла Варенька, обращаясь к подошедшему Новицкому. 

—Напился в хлам, вот и не дышит.

    Новицкий  взял пьяного за руку.

—Пульс есть. Значит, живой. Надо же так напиться! Свинья! Как есть свинья!

—Дмитрий Федорович, его надо бы доставить домой. Спросите, где живет данный господин. Если он только сможет говорить.

    Новицкий наклонился,  всмотрелся в лицо пьяного.

—Я его  знаю. Это Вирсавий, пианист из трактира. Личность запоминающаяся.

    Между тем Вирсавий, услышав голоса,  открыл  глаза. Поморгал.  Увидел склонившиеся над ним нечеловеческие  личины. Первое, о чем  подумал, что  умер и очутился в аду. Затуманенное алкоголем сознание плохо мирилось с действительностью.

—Я понимаю, господа черти, — произнес он заплетающимся языком, — что жил грешно.  Готов, поверьте,  заплатить за  свои грехи. Только не мучайте сильно, сатаной прошу.

    Из глаз Вирсавия полились слезы.

—Огня боюсь, — всхлипнул он. — Помилосердствуйте.

—Что он городит? — спросил подошедший Поль.

   За Полем следом подошли еще трое. Все в  лохматых овчинных тулупах наизнанку, со страшными лицами.

—Вероятно, он принял нас за чертей, что немудрено. 

    Новицкий выпрямился. Снял с лица маску медведя. Она сильно мешала, падая с головы.

—Где Пишкин? Он, может, знает,  где живет эта пьяная скотина?

—Здесь я, — подал недовольный  голос поэт, чья личность скрывалась за маской с огромным клювом. При этом он походил на изображение экзотической  птицы марабу из энциклопедии.

    Пишкин, грубо оттолкнув Новицкого, наклонился над пьяным, взял его за грудки, намереваясь встряхнуть.

—Вирсавий, друг,  ты по какому случаю так упился?

—Господин черт! Помилосердствуй!

    Вирсавий сделал попытку подняться, но захрипел и  беспомощно уткнулся в снег лицом.

—Елизар Велимирович, — Варенька сняла с рук рукавицы и с трудом  натянула их на побелевшие конечности Вирсавия. — Вы знаете, где живет данный господин?

—А как же, знаю, — важно сказал поэт и выпятил вперед грудь. Что бы они все без него, Пишкина, делали: — Грузите Вирсавия в сани. Покажу.

    Одноэтажный  домик с небольшой верандой, в котором снимал жилье Вирсавий, принадлежал одинокой незамужней женщине с довольно сомнительной репутацией. Поговаривали, что живет она по очереди со всеми своими постояльцами. По крайней мере, соседи неоднократно видели, как в дом входят и выходят разные мужчины. Кто-то из них снимал комнаты, кто-то просто заходил в гости к разбитной особе или ее жильцам. Одно знали точно.  Женщин, кроме самой хозяйки, в доме никогда не было. И этот факт наводил на некоторые размышления. Жильцы вели себя тихо, поэтому полиция обходила дом стороной. К тому же в любовниках хозяйки числилось несколько нижних полицейских чинов, которые оберегали, как могли, ее покой. И напрасно. Лишь единицы сопричастных знали, что в этом доме давно находится явка эсеров. А в подвале стоит печатный станок, способный за короткое время напечатать нужное количество воззваний и листовок. Но те сопричастные никогда, даже под пытками,  не выдали бы тайны этого невзрачного с виду  дома. Нужен был случай. И случай этот пришел в виде ряженых Варенькиных гостей, решивших  доставить напившегося  пианиста до места его проживания.

    Когда тройки лихо подкатили к дому,  Вирсавий уже  начал приходить в сознание. Понял, что господа, его окружающие, вовсе не черти, вполне земные люди, решившие помочь бедняге. Пробовал даже улыбаться. Но на его глупую  беспомощную улыбку никто не обращал внимания. Попытка сойти с саней  окончилась очередным падением. Двое мужчин взяли Вирсавия  под руки и поволокли, чертыхаясь, к дому. На громкий и настойчивый  стук дверь открыла сама хозяйка. Увидела непрошеных  гостей в странных одеждах, замахала  руками.

—Чур  меня! Уроды пожаловали.  Нет у меня ничего для вас, пошли вон!

—Здесь живет некто Вирсавий? — спросил хозяйку Новицкий,  с трудом удерживая обмякшее тело пианиста.

—Здесь, — испуганно произнесла женщина. — Это Вирсавий? Господи, не узнала.  Что с ним случилось? Он ранен?

—Пьян до безобразия. Разрешите войти в дом, или нам его оставить на пороге?

— Заходите, — хозяйка посторонилась.

    Новицкий с Полем затащили Вирсавия в дом. Следом вошла Варенька. Пишкин с другими гостями остались ждать на улице, обсуждая происшествие. Всем было весело. Шампанское, хлопая пробками, пошло по рукам.

   В доме, куда внесли Вирсавия,  было сильно накурено,  грязно, убого. Потемневшие от старости, ободранные кошками обои, давно не видевший голяка  пол, закиданный окурками.  Дверь в одну из комнат была открыта настежь.  За круглым  столом  под абажуром сидело несколько человек. Они о чем-то громко спорили, почти кричали. Но когда увидели гостей, так внезапно появившихся в доме, сразу умолкли. Один из мужчин встал, подошел к двери.

—Кто это? — спросил он испуганную хозяйку. — Зачем впустила в дом ряженых?

—Они Вирсавия привезли, верно, на улице подобрали. Говорила ему, проклятому, предупреждала – не пей, добра не будет,  а он опять взялся за старое, скотина этакая.

—Понятно, — кивнул человек и захлопнул  дверь. 

    Новицкий почувствовал, как Варенька толкает его в бок.

—Дмитрий Федорович, я должна вам что-то сказать.

—Идите на улицу, — спокойно сказал Вареньке  Новицкий. — Я знаю, что вам дурно. Папиросный дух не для дамских ноздрей.

—Да, мне дурно, — произнесла Варенька, стаскивая с лица  маску и хватая открытым ртом тяжелый воздух. — Очень дурно.

—Идите, барышня, идите  на воздух, — торопливо произнесла  хозяйка. — Нечего вам здесь делать.

     Варенька вышла на улицу, расстегнула верхнюю пуговицу овчиной шубы. Ей действительно стало плохо, но не оттого, что в доме было сильно накурено, совсем от другого. Еле дождалась, когда Новицкий с Полем выйдут из дома.

—Дмитрий Федорович, я узнала   человека, который  расспрашивал хозяйку.

—Я тоже, — произнес Новицкий, возвращая Вареньке ее рукавицы.

—Революционер Половников, тот, что ограбил меня на дороге.

—Вы правы, это он, нечистая сила. Вот, значит, где обретается.

—Надо что-то делать! — воскликнула Варенька, хватая Новицкого за рукав  надетого наизнанку тулупа.

—Давайте договоримся, — Новицкий пытался говорить спокойно, чтобы ни у кого из тех, кто ожидал их у лошадей, не вызвать подозрений. — Вы ничем не выдаете своего волнения. Никому ни слова. А уж я позабочусь о том, как предупредить полицию.

—Господа! — когда они подошли к саням, произнесла Варенька. — На сегодня достаточно приключений. Поехали ко мне домой. Нас  ждет чай,  потом будем гадать на блюдце. Лить воск. Все –  за?

    На ее вопрос поднялся лес рук.

—Господа, — Пишкин взмахнул распечатанной бутылкой шампанского, —  разве кто-нибудь  из нас против того, чтобы узнать свой рок? Да здравствуют святки! Единственное время в году, когда судьба охотно открывает свои тайны.  Айда вперед!

    Он хотел было  что-то продекларировать, но его со смехом затолкали в сани. И тройки бойко, с посвистом ямщиков  тронулись с места.

    На следующий день город стремительной птицей облетела весть: полиция  наконец-то  разорила змеиное гнездо революционеров-бомбистов. Взяли всех. Причем с поличным. С  листовками, запрещенной литературой, заготовками для производства взрывных устройств. Впереди суд, много чего интересного раскроется на  следствии. Может, и одна из самых больших загадок последнего времени: кто же скрывается под личиной  волкодлака?  Или он – нечистая сила,  обитающая сама по себе? Толпился на улицах города народ, обсуждая последние новости. Кто-то жалел революционеров, кто-то нет, но все сходились в главном: до мирной жизни еще далеко. Когда еще  можно будет вздохнуть спокойно? Знает один  Бог.   

                                                                            34

    Накануне нового 1906 года Лукерья совсем помешалась рассудком, все пряталась от кого-то, часто падала, корчилась на полу и при этом  выкрикивала угрозы в адрес мнимых врагов.  Новицкий стал думать о том, чтобы поместить ее в больницу, но  медлил, не до Лукерьи ему было. Вскоре после праздников бывшая кухарка  внезапно исчезла из дома. Плакала Аленка,  все валилось у нее из рук. К тому же девочке стало известно, что отец ее арестован, отправлен в Петербург и там  под  надежной охраной ожидает суда. Известие о Лукерье пришло через неделю после ее внезапного исчезновения. Принес его не кто иной, как доктор Назаров. Оказалось, что полиция задержала Лукерью  в городе за  бродяжничество. Поскольку никаких документов при ней не было, а имени своего она не назвала, определили ее в богадельню при больнице. Здесь-то и увидел ее доктор. И как только сумел ненадолго вырваться из рутины повседневных дел, навестил Новицкого в его усадьбе. Новицкий поблагодарил Назарова за оказанную заботу и пригласил отобедать.  Тем более что был он один.  Волгин еще с утра уехал в город  и быстро вернуться не обещал.  Назаров согласился.

—Дмитрий Федорович, — Назаров смущенно поправил очки и посмотрел на вошедшую в столовую кухарку. — Я  понимаю, что своим исчезновением Лукерья  доставила  вам массу  неприятностей.

    Женщина  поставила на стол фарфоровую супницу, из которой поплыл заманчивый запах наваристого борща.

—Викентий Харламович, скажите честно, Лукерья  уже никогда не поправится?

—Увы, Дмитрий Федорович, — покачал головой Назаров. — Нет обнадеживающих симптомов. Клиника  и генез ее заболевания в целом ясен. Таких больных в народе зовут кликушами. Некоторые экзальтированные женщины со слабой нервной организацией после побоев своих мужей переживают похожие  состояния. Эпилептические припадки, смешанные с бредом. Лукерья имела несколько серьезных травм головы, возможно, с образованием обширных гематом, поэтому помутнение сознания у нее выражено сильнее. К тому  же, сами понимаете, возраст. Она все время чего-то боится. Так называемая мания преследования.  Поэтому, считаю, будет лучше, если она останется в больнице.

—Безусловно, сумасшедшая в доме – сплошные угрозы. Галина, — Новицкий кивнул на кухарку, — перекрестилась после того, как Лукерья ушла из дома.

—Ушла – и слава богу, — равнодушно произнесла Галина, разливая по тарелкам дымящийся  борщ. — Попробуйте, доктор, моего борща, такого вы еще не кушали. 

—Спасибо, — Назаров принял тарелку, вдохнул аромат Галининой готовки. Но мыслями был далек от еды. — Аленку успокойте, бедный ребенок! Вы в курсе того, что ее отец арестован?

—Да, — промямлил Новицкий, — мне говорили.

—Удивительно, всего полгода назад мы с вами буквально вытащили его с того света после ранения, и вот…

     Назаров задумался, затем поднял глаза на Новицкого. 

—Если сирота станет в тягость, обратитесь ко мне, я что-нибудь придумаю. Княгиня Борова, — Назаров вспыхнул при упоминании имени Марианны, — простите, графиня Шеина,  взялась опекать девочек-сирот. Возможно, она не откажется помочь Аленке.

—Думаю, девчонка  не доставит мне хлопот. Выполняет работу по дому и будет выполнять. Без куска хлеба не останется. К тому же я скоро женюсь, и моей жене понадобится проворная горничная.

—Тогда  лады, — Назаров поднес ложку ко рту. — Вкусно!

—Кушайте,  я сейчас мясо принесу.

   Галина взяла супницу и неспешно удалилась.

—Викентий Харламович, все хочу вас спросить. — Новицкий отломил кусочек хлеба, но не отправил его в рот, стал мять пальцами. — Как в уезде обстоят дела с заболеваемостью ликантропией?

—Плохо, Дмитрий Федорович, — Назаров отложил ложку в сторону. — Эпидемия не идет на спад. С каждым днем больных становится больше. Я на днях написал  письмо в медицинский департамент господину Лотману,  поскольку все обращения  к губернскому врачебному инспектору ничего не дали. Мои доклады игнорируются наверху. Они там не понимают  угрозы, которую ликантропия  несет  обществу.

—Прискорбно, что болезнь с таким загадочным названием  не вызывает у них опасений. Вот если бы речь шла о чуме, холере  или дифтерии наконец, они всполошились.  А так – какой резон бить тревогу?

    Новицкий машинально сунул хлеб в рот. Назаров  откинулся на стуле, устремив взгляд на рассыпанные по белоснежной  скатерти хлебные крошки.

—Дмитрий Федорович, — он медленно перевел взгляд на Новицкого, — самое неприятное состоит в том, что эту болезнь очень сложно описать, ибо накоплено мало медицинских  данных о ней. Массовые психозы были известны давно. Ликантропия – один из самых малоизвестных. Знаниями о ней, как ни странно, мы обязаны церкви,   не медицине. Ликантропия  считалась проделкой дьявола в его извечной борьбе с Богом. Поэтому медицинская наука не обращала на неё  внимания. Церковь, в свою очередь, мало заботила медицинская составляющая психоза. В средневековых трактатах нередко больных ликантропией даже наделяли признаками, характерными при появлении  симптомов лепры, в просторечии проказы, таких, например, как  звериное выражение  лица. Теперь понятно, что внешних изменений, как любой психоз, ликантропия не дает. Никто из заболевших ею не меняет своего облика. Не превращается в волка или иного зверя.  Но меняется вектор сознания. Животное заменяет человеческое в сущностной природе вида homo sapiens, человек разумный. Ликантропия – болезнь человеческого сознания,  духа, если угодно.

     Назаров замолчал, собираясь с мыслями.

—Понимаете, — медленно, растягивая слова, произнес он, — медицина – такая наука, которая  неизбежно оперирует категориями материальными.  Да-с.  Даже психиатрия. Хотя ее область – болезни душевные, механизмы возникновения  которых до сих пор не совсем ясны. Ликантропия на многие столетия выпала из арсенала изучения в силу того, что в европейской  науке в целом восторжествовал подход вульгарного материализма. Никто и никогда не задумывался над тем, почему вдруг человек меняет свое поведение. Почему идет вопреки морали, установившихся в обществе правил. Почему  начинает истреблять других людей. Причем  жестоко и без всякого смысла. И жажда уничтожения овладевает не одним индивидуумом, а другим, третьим  и так далее, словно по невидимой цепочке. Или вдруг некто принимается  глумиться над мертвыми либо их памятью. Осквернять могилы.  Признайтесь честно, вы когда-нибудь задумывались над этим?

—Нет, — мотнул головой Новицкий. — Я всегда считал, что это исходит из сущности человека.  Неймется ему, вот и проказит.

—Я тоже так думал. Но все гораздо сложнее. Изучение природы добра и зла натолкнуло меня на следующие выводы: на наше сознание  идет постоянная атака со стороны. Хорошо, если в сознании привиты нормы, не позволяющие  переступить тот порог, за которым начинается душевный распад. Стыд, совесть, мораль, этика – это чисто человеческие изобретения, отличающие нас от животных. В этих изобретениях разума наша опора, препятствующая преображению человеческой природы.  Шаг в сторону – и инфесты, частицы зла, находят брешь в нашем сознании. Подчиняют человека, заставляют его совершать неблаговидные  поступки, а подчас и преступления.  И человеку зачастую трудно бывает объяснить мотивы своего поведения. Хотя он и понимает, что совершил зло. Недаром церковь прощает раскаявшихся грешников. Ибо раскаяние, если оно не показное, а искреннее, активизирует бонумы, частицы добра. Как активизирует их молитва. Вы замечали, что после молитвы человек просветляется? Впрочем, можете не отвечать на мой вопрос, ведь вы человек, насколько мне известно, неверующий. Пока добро и зло ведут равную схватку за человека, можно не опасаться. Грехи и добродетели делятся поровну. Но вот в силу разных причин зла становится больше, оно активизируется, его атака на сознание человека становится более агрессивной. И тогда горькой неизбежностью наступает угроза заболевания  ликантропией. Вам понятно, о чем говорю?

—В целом понятно. 

—Я много размышлял на эту тему  в последнее время, — продолжал Назаров, все более распаляясь. При этом он снял очки и стал крутить их в руках с такой силой, что Новицкому стало страшно за хрупкие дужки ненадежной конструкции. — Самое загадочное в человеке, представьте, его сознание. Да-с, невидимое глазу, неподдающееся препарированию, одним словом – terra  incognita  (1). Сознание, как вам, вероятно, известно, является продуктом исторического развития человека, его трудовой и познавательной деятельности. Впрочем, простите, я не знаю ваших взглядов на эту сферу, возможно, вы приверженец Гегеля  или Маха? (2)

—Викентий Харламович, я далек от любых рассуждений в области гносеологии, (3) онтологии (4)  и прочей логии. Считаю, что все подобные изыскания – чушь собачья, засоряющая мозги. Практического знания они не дают, а от абстракции в рассуждениях толку мало. Но ваши выводы  весьма любопытны, и я с удовольствием выслушаю их.

    Новицкий   дал понять, что готов и далее слушать  Назарова.

—Я, — Назаров снова надел очки и полез в карман за носовым платком, руки его нервно дрожали, — сторонник идей господина Дарвина. (5) Также считаю не лишенной смысла трудовую теорию антропосоциогенеза (6) немецкого исследователя Энгельса. Но при этом имею собственный взгляд на некоторые вещи, в чем вы уже успели убедиться.  Так вот, я считаю, что сознание  в процессе мыслительной деятельности неизбежно оперирует некими устойчивыми клише, догмами, выросшими из древнего запрета на ряд действий, табу. Содержатся эти догмы в религии, освященной ею морали, составляют основу облика любого народа.  И бессознательно принимаются  отдельным человеком,  семьей, нацией, сообществом наций  за правила поведения. Один пример:  древний запрет на убийство сородича вырос в устойчивую форму неприятия убийства как такового, при этом, заметьте, данный запрет не распространяется на врага, чужого по определению. Отсюда необходимость, иногда и святость смерти в результате войн. У нас,  у русских, смерть на поле брани священна,  у других народов подобного отношения нет. Я вам сейчас назвал устойчивую догму, но именно ее наличие в общественном сознании русского народа не дает возможности его недругам завладеть нашими землями на протяжении столетий. Сознание человека в высшей форме развития, верю,  доведет до логического конца древний запрет: любое лишение жизни есть вред, зло. Даже врага. Не к такому ли роду действий призывал Христос? Разблокировка данного запрета приводит к обратному результату, что мы вынужденно наблюдаем у больных ликантропией.

    Назаров скомкал платок в руках. Затем спешно вытер лоб, на котором выступили капли пота. Продолжал:

—Развитие человека шло от животного, проходя ряд неизбежных этапов. Сознание, по всей видимости, развивалось также поэтапно, поэтому возможно допустить его многослойную структуру. Я врач и как никто другой понимаю, что любой орган в нашем организме не имеет однородной консистенции. То же и с сознанием – материи невидимой нам, но реальной. Инфесты, проникая  в сознание, вероятно,  воздействуют на те,  или иные его структуры, а то и целые пласты. Разрушают догмы.  Вот почему проявления болезни столь разнообразны и не сводятся только к бессознательной жажде убивать. Подчас болезнь протекает латентно, (7) тем не менее, подобные больные несут обществу не меньшую угрозу, чем те, кто одержим страстью хищника.  Снятие болезнью ограничительных морально-нравственных  барьеров, то есть табу,  ее заразный характер может поставить общество на грань самоуничтожения. Вспомните, что случилось с Римом! Разврат, жажда удовольствий, кровавые публичные ристалища – все признаки ликантропии налицо. На смену павшему Риму пришли здоровые силы варваров. Им удалось создать новую цивилизацию, которая, увы, также падет, если будет отравлена  безбожием. Мы хотим подобной участи?

—Викентий Харламович, — Новицкий посмотрел на доктора с некоторым смущением, — неужели нет способов справиться со столь ужасной болезнью?

—Безусловно, есть! — воскликнул Назаров. — Для этого надо активизировать бонумы. Образно выражаясь, повысить градус добра. Добро, только добро, Дмитрий Федорович, способно уменьшить силу  зла! Привести падший мир  к гармонии.  Только тяжелой работой души можно снять недуг. И в этом  главным помощником нам выступает религиозная вера. Более действенного средства  человечество еще не придумало.

—Как же быть тем, кто не считает себя верующим?

—В любом случае, Дмитрий Федорович, задача человека – очистить душу от переполнившей ее  скверны. Верите ли вы в Бога или нет, единственное спасение – стать снова человеком. То есть существом разумным. Иного не дано. В этом я твердо уверен. Теперь вы имеете о ликантропии кое-какие познания. Я не прекращаю изучать ее, благо материала накопилось достаточно.  К  великому сожалению, мои коллеги не поддерживают меня. Кому охота заниматься тем, о чем на протяжении многих столетий предпочитали не говорить? И если бы не инквизиция, активно боровшаяся с оборотничеством, вряд ли мы с вами сейчас вообще говорили о ликантропии.  Но я не сдаюсь и продолжаю доказывать опасность заболевания.

—Успехов вам в столь трудном деле.

—Спасибо, Дмитрий Федорович. Знаете, вы бы могли мне в этом  немного помочь. Да-да, помочь. Я бы попросил вас понаблюдать за теми, кто вас окружает. В среде людей небедных, талантливых  у вас немало знакомств. Весь город знает о том, что в доме вашей будущей супруги собираются люди зачастую неординарные.  Меня же только с малой их  частью  связывают профессиональные обязанности. Зуб вырвать, нарыв вскрыть, микстуру прописать от простуды. Вдруг признаки ликантропии  обнаружатся у кого-то из ваших новых знакомых? Дайте мне немедленно об этом знать. Только сами ничего не предпринимайте. Может быть опасно. Хочу надеяться, что Бог убережет вас от встречи с этой коварной болезнью. 

—Можете положиться на меня, Викентий Харламович. Непременно понаблюдаю за окружающими. И уже один из них, Пишкин, внушает мне опасения своим поведением.

—Прошу только об одном: не делайте скоропалительных выводов. Пишкин – особа   своеобразная, но, думаю, вы заблуждаетесь насчет него. Хотя…  Кто знает. Ведите дневник наблюдений. Это вам поможет разобраться, ликантропия  перед вами, или просто человек эксцентричен в своих поступках.

—Вот и мясо, а вы еще борщ не съели, остыл ведь, поди. 

    Галина прервала их разговор, с сожалением глядя на нетронутый борщ в тарелках. Мужчины быстро заработали ложками.  Обед закончился чаем. Но ни доктор, ни Новицкий в разговоре больше не обращались к поднятой теме.

  После ухода Назарова  Новицкий до самого вечера бесцельно сидел в кабинете и смотрел в  окно. Гордея, имеющего неосторожность поинтересоваться, все ли в порядке, он грубо, матерно выругавшись, выпроводил из дверей. Старик чуть не заплакал от несправедливо нанесенной обиды. Новицкому было наплевать на обиду Гордея. Старикам свойственно обижаться по пустякам.  Новицкий, нахмурив лоб, скуривая одну папиросу за другой,  размышлял над словами Назарова. События последнего времени смущали его разум. Вдруг он один из тех, кто незаметно для себя заразился страшной болезнью? Заказывая убийство Тропова, он не жалел князя. Наоборот, считал смерть его лютую благом.  Не жалко графиню, страдающую от мнимого предательства близкого ей человека. Зачем он оболгал перед Марианной поляка? История с оружием могла быть результатом пылкой фантазии эксцентричного поэта.  Он сдал Половникова полиции. Хотя ранее спас его от служителей порядка. Не жалко Новицкому  Половникова,  хотя светит тому долгая  каторга. Где он, возможно, и сгинет. Дочь его вырастет сиротой. Но не жалко и дочь-сироту. Почему? Неужели отсутствие жалости, сострадания и есть первый признак распада человечности? Раньше Новицкий не был столь черств. Даже пустил искреннюю  слезу над телом умершего от воспаления легких  приятеля. И нищую старуху, замерзшую в январский мороз прямо в подворотне дома у мусорного бака, было жалко.  Откуда в нем появилась бессердечность? Или она, глубоко спрятанная, всегда жила в нем?

  Он порывисто  встал, вышел из кабинета. На глаза тут же  попалась Аленка с  цветочным горшком в руках.

—Постой, — окликнул ее Новицкий, — Куда цветок несешь? Разве тебе не известно,  что фикусы не любят перестановок?

—Галина попросила его убрать с кухни, говорит, пыль и копоть  на листьях  собирает, а у нее от пыли нос пухнет и свербит.

—Ладно, ставь цветок, где хочешь, только не на яркий  свет. Поняла?

    Аленка кивнула головой и шмыгнула носом. Новицкий внимательно посмотрел на девочку.  Ведь она всецело в его руках. Сделает с ней, что захочет, кто заступится? Гордей? Нет. Кухарка? Нет. Лодыгин?  Нет в доме Лодыгина, отбыл  по делам вместе с Яковом. И Волгина нет, в последнее время все больше времени проводит в городе. Он, Новицкий,  господин над всеми, кто живет в этом доме.  Девчонка хоть и худущая, как скелет, а все баба. Рано ли, поздно ли, все равно с ней должно будет это случиться. Так почему  бы Новицкому не быть у нее первым?  Вот и проверка на человечность. Почувствовал Новицкий, как взыграл в нем самец, с природой сложно договориться. Самцу все равно, была бы самка. Кто она,  какая разница?  Не важно, что Аленка еще дите. В былые годы в ее возрасте замуж отдавали. С другой стороны – нельзя.  Нельзя, потому что ребенок еще Аленка,   любое действие самца  в отношении ее – насилие. Прелюбодеяние вообще грех.  Насилие грех во сто крат тяжкий. С другой стороны, что есть грех? Пустое. Страшен он только тому, кто Бога боится  или каторги за содеянное.  Новицкий не боится  ни того, ни другого. Девчонка жаловаться не побежит, поскулит и успокоится. Странно Новицкому было чувствовать борьбу зверя в душе. Странно, потому что отдавал себе отчет в том, что борются в нем два начала.  Он распознал в себе эту борьбу, и оттого интересно было, кто победит.  

   Он подошел к Аленке, цепко схватил ее за плечо. Девочка вздрогнула, задрожала. Она не поняла той опасности, какая может ей грозить от хозяина, но инстинктивно почувствовала  что-то нехорошее. Их взгляды встретились. Зрачки  Аленки расширились, она онемела от того выражения глаз, каким сверлил ее Новицкий.  Он подтащил ее к себе, как подтаскивает  хищник добычу.  Она даже не сделала попытки увернуться. Только дрожала жертвенной  телушкой  перед закланием  и крепче прижимала к себе цветочный горшок.  Внезапно он разжал потные пальцы. Опустил дрожащую руку.

—Что, испугалась? — спросил хрипло. — Я понарошку. Хотел  поиграть, да вижу, что испугал тебя.

—Барин,  я пойду, — пискнула Аленка.

—Иди, — голос Новицкого хрипел, на лбу  выступили капли пота. — Уходи с глаз долой! Быстро! Дура бестолковая, гнать вас всех взашей отсюда надо!

    Эту ночь он не спал. Тревожная была ночь. Разыгралась вьюга не на шутку. Прямо как в снежном феврале.  Пел  жалобную песню бродяга  ветер в трубе. Стучался заблудившимся странником в окна, бросался  в них  снегом, да не играючи, со злобой.  Темень кругом  непроглядная. Закрыла мгла небо. В трех шагах ничего не видно.  В такую ночь даже волки не выходят за добычей. Прячется лесная живность по логовищам.  В  долгую  зимнюю  ночь под заунывный вой ветра о многом передумаешь. Вот и Новицкий думал. О многом думал. А главное: как жить дальше? Только к утру утихла вьюга, навив повсюду метровые сугробы.  К утру сомкнулись воспаленные бессонницей веки Новицкого. И увидел он во сне Лизаньку – живую, с распущенными кудряшками рыжеватых волос,  с букетом полевых цветов в руках. Лизанька смеялась, бросала в него васильки. Были те васильки  цвета прекрасных глаз Василины. Еще там были ромашки  белые, напоминающие  подвенечный убор. Цветы, как в народе говорят, снятся к переменам. Раз говорят так, знать, быть переменам. На то она и жизнь.  Течет рекой по перекатам, то забурлит, то обдаст волною. Главное – не утонуть, дальше – как получится…    

 

                                        Конец 2 части. Продолжение следует

 

                                                              Примечания

 

1. Terra incognita (лат.) – неизвестная земля.

2.Приверженец Гегеля или Маха – Гегель, Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) – немецкий философ, разработал учение о диалектике, ставшее одним из теоретических источников диалектического материализма – основного учения в марксистко-ленинской философии. Мах,  Эрнст (1838- 1916) – австрийский физик и философ, один из основоположников эмпириокритицизма. Данное учение пыталось привести  «третью линию» в философии к анализу научного познания, основанного на новейших открытиях в науке. 

3.  Гносеология – теория познания.

4.  Онтология –  философское учение о бытии.

5. Дарвин,  Чарльз (1809-1882) – английский естествоиспытатель, создатель эволюционной теории. Им была выдвинута гипотеза происхождения человека от обезьяноподобного предка.

6. Теория антропосоциогенеза – теория, объясняющая эволюционное развитие человеческих сообществ, рас,  наций.

7. Латентно – скрыто, внутренне.