Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 1-2
Часть 2
Волкодлак выходит на дорогу
1
Холоден сентябрь, да сыт. Так говорят на Руси. Рдеют окрест рябины и калины, в огородах созрел урожай, лег в погреба на долгое зимнее хранение. В сентябре погожих дней мало – даром, что ли, получил в народе прозвище хмурень. Все больше идут дожди: серые, нудные; раскисает глина на дорогах, непролазными становятся они. Летит комьями грязь из-под копыт бедолаги коня, из последних сил тянет он крестьянскую телегу. Сам крестьянин вынужден помогать лошади, вытягивать колеса из липкой жижи. Ругается крестьянин, поносит погоду, почем зря, мечтает о том дне, когда сядет в скрипящие полозьями сани и помчится лихо по схваченной морозом, искрящейся снегом дороге. Скоро потянутся на юг клинообразные косяки птиц. Грустное зрелище – их отлет. Кричат жалобно, тоскливо, словно прощаются с родиной навсегда. В лесу тем временем идет своя жизнь: суетливая, полная предзимних хлопот. Запасается лесными дарами мелкая живность: белки да ежи. Брачными битвами тешатся лоси, настало время демонстрировать свою доблесть, добиваться благосклонности самки.
Спешат крестьяне отмолотить хлеба, заговаривают пашню на будущий урожай. Живут надеждой, что наградят нивы пахаря хорошим жнивьем, значит, продолжится жизнь. Сентябрь – женская пора. Золотая осень – бабье лето. Можно и принарядиться, и в гости сходить. Болят рученьки, дай им отдохнуть, пусть отойдут, натруженные, от бесконечных трудов, впереди зима, а значит снова им работа: прясть, ткать, обряжать скотину в хлеву. Тяжела крестьянская доля, бабья доля тяжелей вдвойне. Но не думают об этом юные девушки, с замиранием сердца ждут женихов. С Семенова дня (1) начинаются свадебные недели. Кто-то еще сговаривается, а кто-то уже готовится к свадебному пиру.
Впереди – Покров (2), значит, жди в любой момент первого снега. На смене времен и поколений жизнь стоит.
Ближе к Покрову в стране возросли митинговые страсти. Неспокойным выдался сентябрь 1905 года, бунтовала студенческая молодежь, не желавшая оставаться в стороне от политической борьбы. Бросали работу рабочие заводов и фабрик, в ход шла не только революционная пропаганда, но и булыжники с мостовых. Отовсюду раздавались призывы к вооруженному восстанию. Особенно неспокойно было в Москве. Бурлила, клокотала водоворотом страстей Первопрестольная, притягивала к себе пристальное внимание необъятной страны. Многие тогда понимали: добром дело не кончится. Правительство неумело пыталось маневрировать в разошедшейся стихии пока еще политических битв. И если против рабочих вполне могла сгодиться полицейская нагайка, то противиться влиятельным либералам царизм уже не мог. Либералы и демократы всех мастей требовали у власти уступок. И главной уступкой считали введение в стране конституции и парламентаризма. А это был смертельный удар под вековые устои. Русский бунт, облаченный в обноски европейских революций, как вода, подмывал основы российского единодержавия. Надвигались на Россию смутные времена, когда она, затуманенная бесовскими речами доброхотов всех мастей, нетрезвой бабой побредет неведомо куда, забыв, кто она, куда и зачем идет.
В эти тревожные для страны сентябрьские дни в N-е было тихо, словно и не было в стране митинговой стихии. Газеты обыватели читали, обсуждали между собой последние новости, но общему настрою не поддавались, предпочитали хранить в неизменности патриархальную размеренность бытия. Особенной косностью отличалось местное купечество, для которого важнее всех революций на свете было получение стабильного барыша. Купцу впору разобраться с торговлей, с залежами товара в лабазах, а не думать о всяких там штучках вроде прогрессивных идей и новомодных политических течениях. Поди, разберись, зачем русскому купцу, торгующему дегтем, пенькой или рыбой, нужна конституция? Ему что, при батюшке-царе, при существующем порядке мало прибытку? Русское провинциальное купечество подавляющим большинством отвергло революцию как явление зловредное, вносящее сумятицу в жизнь страны.
Не был исключением и Савва Лукич Полуянов, богатый купец, державший в N-е крупную рыбную торговлю. Савва Лукич был высок ростом, могуч в плечах, тучен, силой обладал недюжинной – запросто, играючи скручивал жгутом кочергу. Нрав имел тяжелый, неуживчивый. Мог сегодня сорить деньгами, запихивать кредитки за корсажи подвыпивших дам, а назавтра скупо пересчитывать копейки и ворчать по поводу непомерных трат старухи-кухарки. Его первую жену много лет назад свела в могилу простуда, как тогда говорили – лихоманка. Не помогли доктора, сгорела в бреду несчастная, стаяла, словно зажженная восковая свеча. После ее безвременной кончины остался купец с двумя детьми: сыном Семеном восьми лет и дочерью Варварой от роду всего десяти месяцев. Смерть жены так потрясла Савву Лукича, что он долгое время не мог смотреть на женщин, но подрастающим детям требовалась материнская забота, и он, поразмыслив, женился во второй раз. Новая жена оказалась женщиной умной, к тому же далеко не бедной. Вскоре удачный супружеский союз дал желаемый результат. Имя купца Полуянова загремело на весь уезд. Шло время, дети выросли, Семен уехал учиться в Петербург, там и остался, занявшись коммерцией, двадцатилетняя Варвара пока продолжала жить в доме отца. Полуянов всерьез задумывался о будущем своей дочери. Более всего мечтал он о родовитом зяте с положением в обществе, со связями. Видел себя рядом с именитыми людьми, рожденный в бедной крестьянской среде, он страстно мечтал возвыситься, подняться с социальных низов на самые верхи. Будет ли при этом счастлива его дочь, мало волновало купца, привыкшего смотреть на все явления в жизни как на разменный товар. Сама же Варвара, страдая от деспотичности и мелких придирок отца, молила Бога, чтобы послал он ей доброго суженого, совсем не похожего на ее неласкового родителя.
Вскоре после смерти первой жены в доме купца Полуянова появился мальчик, сирота, которого Савва Лукич полюбил, как любят собственного сына. Откуда он взялся, оставалось загадкой для всех. Злые языки поговаривали, что малец – прижитый на стороне сын купца. Но так ли это было на самом деле, кроме Саввы Лукича никто не знал. Григорий, так звали сироту, платил за заботу ответной любовью и принимал безропотно тяжелый нрав названного отца. Только вот характер имел слишком робкий, и этот факт сильно огорчал Савву Лукича. Видел купчина, что торгаша из Григория не получится, как его ни учи. И все же продолжал настойчиво вводить юношу в мир цифр и счетов. С прицелом на будущее – авось на что-нибудь, да сгодиться молодой и пытливый ум.
К началу нашего повествования Савва Лукич, дочь его Варвара и Григорий стояли на том отрезке жизненного пути, за которым грядут большие перемены.
—Вот скажи-ка мне, Гришка, — Савва Лукич оторвал взгляд от амбарной книги, куда тщательно записывал ровные столбики цифр огрызком замусоленного химического карандаша, — на какой рожон нужны такие книжки, в которых ни тебя уму, ни тебя разуму не научат? Одно смущение неокрепшей душе да сумятица в голове. Вот недавно я у тебя книжонку нашел о, значится, всяких там трали-вали, вредная книжонка должен тебе сказать. А почему? Да потому, что говорится в ней о том, как баб любить, привечать надо. Чего их привечать-то? Чай не кобылицы чистых кровей. Али не согласен ты со мной? Чего молчишь?
—Что вы, батюшка, — пробормотал Григорий, вспоминая, где на видном месте он мог оставить книгу, так смутившую отнюдь не добродетельного Савву Лукича. — Не помню я никакой книги. Окромя Библии да святых отцов в последние дни и не читал ничего.
— Не хочешь ли сказать мне, что это Варька всяким непотребством интересоваться стала?
—Что вы, батюшка, Варвара – девушка достойная. Книжки только правильного содержания читает.
—Буде мне врать, — добродушно сказал купчина, хитро посмотрев на зардевшегося Григория. — К будущей семейной жизни готовишься? Что ж, оно, конечно, дело нужное перед свадьбой, только я тебе вот что скажу: ты эти книжонки выбрось. Враки в них все. Слушай меня, за моей спиной жизненного опыта на семерых хватит.
—Так ведь, батюшка, я завсегда вас слушаю.
—Вот и слушай, набирайся ума-разума, книжонки те – хлам, в них писаки друг с дружкой соревнуются, кто больше соврет, а ты, дурень, им веришь.
—Батюшка, не верить писаному – грешно, — Григорий почесал затылок и стал быстро двигать косточки счетов. — Ведь книга – она как живой родник жажду удовлетворяет, только не утробного желания, а познания. Книжная мудрость, словно материнское молоко дитя, питает разум человека, крепит его.
—Слов-то каких набрался! Говоришь – будто с листа читаешь, только ведь не всякую мудрость в книге почерпнуть можно. Я вот всю жизнь не по писаному учился, опытом ум-разум добывал, и кто теперь скажет, что Савва Лукич Полуянов глупее других?
—Что вы, батюшка, среди купцов имя Полуянова много значит.
—Оно, конечно, книжки есть разные. — Савва Лукич помусолил во рту карандаш и провел под цифрами жирную черту. — Иная пользу имеет несомненную. Но вот та, которую я нашел – один разврат. Ничему доброму не научит.
—Вы правы, батюшка, — промямлил Григорий, стуча косточками счетов. — Итого получается: намедни товара ушло восемь пудов плюс те шесть пудов, что реализованы третьего дня, итого: четырнадцать пудов. Что если договориться с лабазниками в Петербурге об увеличении поставок? А еще лучше открыть в столице собственный магазин. «Рыбная торговля Полуянов и Ко ». Неплохо звучит, правда?
—Экий ты быстрый, собственная торговля в Петербурге! Сие предприятие немалых средств потребует. И рыбной торговлей в столице никого не удивишь, конкуренция большая, не прибыльно.
—Пенька не прибыльно, рыба не прибыльно, а что прибыльно? — Григорий вопросительно посмотрел на Савву Лукича.
— Вот что думаю, — купец на минуту задумался, почесывая всклокоченную бороду. — Прибыльно с мехом дело иметь, со шкурками куниц, бобров, белки. Спрос на них у скорняков стабильный, доход с каждой шкурки хороший. Ба, осенило меня! У тебя, Гришка, башка варит неплохо, вот только характеру маненько не хватает. И для исправления сего недостатка отправляйся-ка ты на Югру. Понимаю, что далеко, — строго сказал купец, заметив, как изменился в лице Григорий. — Доберешься санным путем до Оби, спросишь, где находится селение Елизаветинское. Всякий укажет. В селении том проживает мой старый приятель, известный на всю тамошнюю округу купец Лопатчиков. Отпишу ему, чтобы помог тебе. Он старый должок имеет, каналья, не откажет. Откроешь несколько контор по приему пушнины, ее там в избытке. Говорят, местный люд шкурки за бесценок продает. За сезон хорошие деньги взять можно. Глядишь, хватив самостоятельности, из тюхи в настоящего мужика превратишься.
—Так я, батюшка, это дело не очень люблю, мне зверья жалко.
—Дурень, — купец поморщился, словно лимон разжевал, — я же не предлагаю тебе с ружьем по лесам бегать, по зверью палить, я совсем про иное толкую. Твоя задача будет конторы открыть по приемке пушнины. В глухих местах Югры такие конторы прибыль дадут несомненную. Только запомни: наперед следует узнать, в каких товарах местный люд нужду имеет. В этом деле тебе подмогой опыт Лопатчикова будет. Он аборигенов таежных хорошо знает. Деньги в тамошних краях не имеют большой ценности, там привыкли товаром за товар расплачиваться. Слышал, хорошо идет оружие, водка, ножи, ткани. Денег я тебе дам, должок с прибыли вернешь. Как, дельное я тебе сделал предложение?
—Оно, конечно, заманчиво. Только смогу ли? Если честно, боязно отправляться в такую даль. Вокруг Оби места дикие, малонаселенные. Власть в тех краях одна – таежная: бурый медведь с серым волком. А в помощниках у них по выдавливанию незваных пришельцев целые скопища гнуса.
—Эка, парнишка, ты даешь! — воскликнул Полуянов и хлопнул себя ладонью по коленке. — Чтобы русский купец – да трудностей испугался? Не бывать посему!
—Не могу я думать сейчас о столь серьезных вещах, свадьба скоро, — словно оправдываясь в своем малодушии, произнес Григорий и опустил низко голову. — Сами же с венчанием в дате определились.
—Эх, парнишка, вижу, не слепой, охмурила тебя девка. Влюбился не на шутку. И что ты за нее уцепился, словно рак за сунутый под корягу палец? Ну, смазлива, не глупа, а за душой – вошь на аркане. Гольтепа по-нашему, — купец недовольно скривил губы, изобразив на лице гримасу презрения. — Других баб мало, что на бесприданницу запал? Ох, соседушка, сваха окаянная, иной девки не нашла ты для нашего увальня.
—Василина добрая, настрадалась она в жизни, а глаза у нее чистые, ясные, как полевые васильки, даром, что ли, имя такое имеет звучное. Я как только увидел ее, сразу понял – она судьба моя. И все остальное мне не важно!
—Имя-то у нее, может, и звучное, только слух до меня дошел: в деревне, где она проживала, ведьмой ее считают.
—Бредни все это, батюшка. Какая Василина ведьма? Глупые деревенские бабы, сами знаете, горазды на всяческую хулу. Красота девушки им глаза застит. Да и не верю я ни в каких ведьм. В наш век прогресса верить во всякую чепуху как-то чрезвычайно неумно.
—Твое дело, — нахмурил широкие брови купец. — Я тебя предупредил. Одно знаю определенно: все бабы, как ни крути, в какой-то степени ведьмы. Потому как живут тайным помыслом, а не разумом. И наша мужская задача состоит в том, чтобы этому помыслу не дать развиться во зло. Поэтому, любить – люби бабу как душу, но не забывай и трясти как грушу. Иначе толку в браке не будет. Одна маята.
—Я, батюшка, иначе смотрю на отношения между мужем и женой. На согласии брак стоит, на взаимопонимании. Тогда и лад в доме.
— Ну-ну, — криво усмехнулся купец. — Женишься – во взглядах переменишься. Бог с тобой и твоей Василиной. Свадьбу сыграем, все честь по чести, как обещал, а далее советую над моим предложением хорошенько подумать. Пора тебе, Гришка, самостоятельным становиться, свое дело заводить. Давай-ка берись за счеты, заболтались мы с тобой, однако, о деле забыли.
Примечания
1. Семенов день – 1 (14) сентября.
2. Покров – Покров Пресвятой Богородицы 1 (14) октября.
2
Между тем этой осенью в Рехново случилось событие, которое заставило крестьян изрядно поволноваться. Пропал в лесу ребенок – внук старика Лодыгина. Пошла ребятня за грибами, все вернулись домой, а Пашутка – нет. Через пару дней нашли ребенка в ельнике. На мальчика было страшно смотреть. Лицо и руки его были изгрызены, на горле рваная рана. Вновь заговорили в деревне о волкодлаке – мол, не иначе как его проделки. Матери детям строго-настрого запретили в лес ходить, но те и сами бы не пошли, напуганные произошедшим. Старика Лодыгина словно подменили. Посерел от горя, замкнулся в себе, слег …. Подломило горе его, обессилило. Тут из соседних деревень слух дошел: вновь на кладбищах стали трупы пропадать. Причем случаи эти были не единичны. Полиция прочесывала леса, устраивала засады на погостах. Бесполезно.
Новицкий все чаще склонялся к мысли, что за всеми этими событиями стоит нечто, что имеет вполне материальную природу. А коль скоро это так, то выследить злоумышленника или злоумышленников – лишь дело времени. Действительно, вскоре события показали, насколько он был близок к истине.
После смерти Лизы все казалось ему немилым в отчем доме. Урожай, на который он рассчитывал, оказался ниже среднего. Лодыгин только головой качал да руками разводил: мол, с природой не поспоришь. Долги отдавать было нечем, впереди маячила перспектива полного разорения. На неделю он даже уехал в Петербург, послав все дела к черту, там попытал удачу на скачках – немного как новичку повезло. Выручили и старые институтские приятели. С деньгами довольно приличными, но явно недостаточными, чтобы рассчитаться с долгами, вернулся в имение. Гордей не переставал твердить ему о женитьбе. Новицкий уже и сам подумывал: не плюнуть ли на аристократическую гордость, не посвататься ли к богатой купеческой дочке? Но эта мысль пугала его. Чего хорошего в напыщенных и глупых купчихах, дни свои отдающих праздной лености, лузганию семечек да пустым пересудам с соседками? Но что делать с долгами? Кредиторы-хищники разорвут и не поморщатся. Прав Гордей, трижды прав! Но щемит в душе досада-заноза от осознания его правоты.
С соседями он не встречался, не было желания. После похорон Лизы лишь пару раз мельком видел Марианну. С ее слов понял, что она собирается в Петербург. Щепин забросал невесту письмами, в которых просил княгиню поскорее осчастливить его своим присутствием. Сама же Марианна медлила с отъездом. Новицкого удивил выбор княгини отправиться в свадебное путешествие в Варшаву. В Польше было неспокойно. К тому же зимняя Варшава не лучше морозного Петербурга. Но Марианна была непреклонна в своем выборе, заявив, что иначе и свадьбы не будет. Оставалось только догадываться, что или кто ее туда манит.
Заваруйкины, потеряв единственную дочь, вели жизнь затворников. Молча переживали свое горе. Новицкий порывался навестить их, но всякий раз обстоятельства (к радости Новицкого, не знавшего слов утешения) откладывали его визит на неопределенное время. Однако полное молчание могло быть принято стариками за дурной тон. И Новицкий все же решил отложить дела и навестить соседей. Для визита был выбран день по-осеннему хмурый, с моросящим дождем и пронзительным, продувающим насквозь порывистым ветром.
Коляска Новицкого остановилась у крыльца дома Заваруйкиных. В имении не было слышно ни звука, словно вместе с Лизанькой умерла жизнь в этом месте. Тот же сад, тот же дом, но сиротливыми казались они, даже старый ясень в осеннем уборе показался каким-то неприкаянным, почти лишенным жизни. На эту мертвенную пустоту указал Новицкому и Яков.
В доме, всегда суетливом, главенствовала непривычная тишина. Кругом царил беспорядок, какой обычно сопровождает ситуации спешного отъезда. На полу упавшие, но так и не поднятые, валялись бумаги, кресла были завалены бельем. Несколько испуганных кошек бросились врассыпную, услышав шаги незнакомого человека. Новицкому стало не по себе. Хозяина дома, небритого, в засаленном халате, Новицкий нашел в столовой, он бесцельно сидел за столом, заваленным грязной посудой. Увидев визитера, Заваруйкин вскочил со стула. Глаза его радостно заблестели.
—Батенька мой, Дмитрий Федорович, радость мне старику! Что ж так долго вы не давали о себе знать?
—Дела, знаете ли, рутина, но как только стал свободнее, вот, решил засвидетельствовать свое почтение вам и уважаемой Маргарите Власьевне.
—Уехала Марго. Пятого дня как отбыла к сестре на Волгу, в Углич. Я не стал возражать, думаю, пусть немного развеется. — Заваруйкин запахнул халат и с тоской посмотрел на Новицкого. — Плакала каждый день, только душу рвала.
—И вы тут один? Так ведь от скуки волком взвыть можно.
—И вою, мил человек, кстати, не желаете ли коньячку? Хороший коньячок, мне его из самого Парижа поставляет один знакомый коммивояжер. В нашей глухомани такого божественного напитка не купишь. Силу дает.
—Пожалуй, — промямлил Новицкий, скорее, для приличия, чем от желания выпить.
Хозяин дома оживился. Достал из буфета бутылку, две серебряные стопки. Налил в них коньяк.
—За ушедших и ныне здравствующих, — сказал и залпом осушил свою стопку.
Новицкий последовал его примеру, поперхнувшись непривычной крепостью напитка.
—Я, Дмитрий Федорович, тут на досуге много думал. Разные прожекты строил, — Заваруйкин взял со стола кусок подсохшего ржаного хлеба, нюхнул его, но есть не стал, положил обратно. — Вот ведь какое дело, сам многогрешен, бывает, выпью, а понимаю, что нет зла большего у нас в стране, чем пьянство.
—Так что с того? — Новицкий тряхнул головой и поставил на стол пустую стопку.
—Третьего дня, — продолжал Заваруйкин, — был я в городе по делам «Попечительства о народной трезвости». Бумаг накопилось – тьма, с головой ушел в дела. И, знаете ли, пришел в ужас от тех фактов, что мне стали известны. Должен сообщить вам с прискорбием, что смертность от опоев вышла на второе место по причинам смертности в России. Такова статистика. Пьют бог знает что, травятся, мрут, ощущение такое, будто чума бродит по Руси. Задумался я, и пришла мне в голову идея. Надо решительней, хотя бы на уровне одного уезда, бороться с пьянством. Нельзя допускать, чтобы люди погибали от отравления алкоголем.
— Погибать или нет – сознательный выбор тех, кто пьет. Хотят пить – пусть дохнут! Бабья утроба ненасытная, сколько угодно нарожает.
Новицкий сам удивился своим словам: вроде и не думал так, как высказался. Будто кто за язык дернул.
—Это жестоко, цинично и несправедливо, — воскликнул Заваруйкин с негодованием. Правая щека
его стала нервно подергиваться, глаза расширились. — Проблема пьянства должна стать первоочередной задачей, стоящей перед обществом. Вы знаете, как и сколько пьют в рабочих слободах? Производственный травматизм, несчастные семьи, беспросветная нужда, дети, рождающиеся умственно и физически неполноценными! Вот вам результат пьянства!
—Все это очень прискорбно, — Новицкий равнодушно пожал плечами. — Но мы с вами, Павел Игнатьевич, что можем сделать? Ведь ни для кого не секрет, что экономика Руси сильна кабаками.
—Верно, но вот что я придумал. Денег у меня достаточно, после смерти Лизаньки для кого их копить? Решил я организовать на собственные средства «Дом исправления и трудолюбия». Со всего уезда собирать нуждающихся в попечительстве любителей крепко выпить. Лечить их, наставлять на путь истинный. Врач и священник – вот что нужно этим опустившимся людям. А еще здоровый труд на благо семьи и всего общества. Нравится идея?
—Не знаю, — Новицкий криво усмехнулся. — Как же быть с видом на жительство этих людей? Могут возникнуть неприятности со стороны полиции.
—За это можно не волноваться. Исправник – постоянный мой должник. Да и нет того чина, которого нельзя подкупить.
—Хорошо, — Новицкий испытующе посмотрел на Заваруйкина, — допустим, полиция закроет глаза на явное нарушение паспортного Устава. (3) Но как быть с волей тех, на кого будет направлено попечительство? Ведь без насилия здесь явно не обойтись.
—Никакого насилия! — воскликнул Заваруйкин. При этом лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно заблестели. — Насилия в столь деликатном деле не должно быть в принципе. Это одно из условий, причем наиглавнейшее. Все будет проходить на добровольной основе путем заключения договора взятия под опеку. И вот увидите, Дмитрий Федорович, заведение не будет пустовать даже при отсутствии понуждения.
—Не верю я в подобную добровольность. Сомнительно, чтобы человек, погрязший в грехе, добровольно расстался с пороком. Чем вы сможете прельстить этих людей? Возможностью не пить в будущем? Да они плевать хотели на такую возможность.
—М-да, — Заваруйкин почесал затылок, — пожалуй, вы правы, одной возможности не пить маловато.
—Вот если бы вы им приплачивали за лечение, они с радостью согласились. Пей пилюли, слушай попа, тебе за это еще и деньги платят.
Лицо помещика приняло радостное выражение, словно он только что сделал открытие, способное перевернуть мир.
—Батенька, Дмитрий Федорович, вы сейчас навеяли мне такую блестящую идею! Я знаю, как нести трезвость в массы. Надо платить деньги тем семьям, которые понуждают своих близких избавляться от порока. И чем лучше результат, тем выше плата. Наше уездное «Попечительство о народной трезвости» проследит за правильностью выполнения взятых на себя обязательств. Представьте себе: простая рабочая или крестьянская семья, пьющий муж, нужда. В таких семьях нужда – дело обычное. А тут возможность разом решить сразу несколько проблем. Поправить материальное положение и вылечить пьющего мужа. Бабы скалкой погонят супругов лечиться. На порог нетрезвого не пустят. Я знаю, доктор Назаров по этой части имеет опыт. Говорят, одна из его пациенток, которую он наблюдает, поделилась с ним рецептом какого-то снадобья от пьянства. Видели моего кучера? Золотой человек. А ведь чуть было от постоянных опоев не помер. Уже печень разлагаться стала. Опух, спал на ходу. Спасибо доктору, привел беднягу в чувство, вылечил. И что удивительно, тот пить перестал. Представьте себе такую ситуацию…
Заваруйкин почти час расписывал перед Новицким блестящие перспективы избавления от пьянства целого уезда. Расставаясь, они сошлись во мнении привлечь все здоровые силы общества к решению данной проблемы. На том и разошлись.
