Старый пес

 Пёс был старым, с выпирающими рёбрами, чуть распухшим носом и невыразимо гнилостным, смрадным дыханием. Глаза его были мутными и наполненными гневом, усталостью и голодом. Он жил на пляже недалеко от бывшей военной американской базы, брошенной в начале 2000 вместе с другими 8-9 ничейными собаками, составляющими собачью стаю. Дело происходило на Крите, только в 30 километрах от международного аэропорта, каждый день принимающего туристов из всех концов Европы, приезжающих туда на отдых от проблем и работы и не знающих, что аэропорт носит имя Казансакиса, получившую Нобелевскую премию за скандальный и очень эротический роман о жизни Христа и который впридачу - как Лев Толстой, известный более широко, - был отлучен от лона Греческой церкви. Правда, старый пес о Казансакисе тоже не знал, хотя родился и жил на солнечном Крите.

Здесь же, около заброшенной Американской базы с оставленным домом офицеров, казармами, огромным радаром, нацеленном в межзвёздное пространство и на уже мёртвого Каддафи, будками с туалетами, построенными прямо на пляже так, чтобы исполняющих естественные позывы тела офицеров могли видеть успокаивающие их животы и головы пейзажи волн и пляжа, и жил старый пес. Рядом, в разросшихся кустах южной акации, стояла забытая всеми военная церковь, скорее христианская, католическая - с алтарём, засохшими цветами, куда и приходила переночевать или ища убежища от палящего критского солнца дикая собачья стая. Собачья стая была разношерстная, но со строгой иерархией, и состояла из двух больших собак непонятной масти и остатком мелкоты всех пород, которых выбросили или туристы, или местные греки за ненадобностью, и теперь они под руководством сильного вожака-полуовчарки гонялись по пляжу, ища там забытые мячи, недоеденные сэндвичи и переворачивая контейнеры с вкусным туристическим мусором. Наш пёс был в этой стае вторым по величине, но последним по силам.

Он был стар и немощен, долго лежал на солнце с вывалившимся длинным, изъеденным рытвинами языком и огрызался слегка, когда к нему подбегали, играя, молодые кобели и сучки. Он устал от жизни, поиска еды, борьбы за вкусно пахнущие и зовущие к совокуплению кунки сучек, и желал только одного - уснуть и не проснуться, но как это сделать, он не знал. Солнце палило нещадно, на пляже туристов было мало - про этот заброшенный пляж мало кто знал, кроме местных рыбаков и странных экологических туристов-рюкзачников. Когда они появлялись на пляже и располагали свои бледные тела без одежды на горячем песке, собаки начинали потихоньку к ним приближаться в надежде получить подачку. Собаки ложились, но не очень близко, а в пяти - шести метрах от туристов и начинали им по-собачьи улыбаться, оскаливая свои разношерстные морды.

Старый пёс в этом цирке не участвовал, лежа на траве около дороги, но зорко следя за деятельностью молодняка. Он лежал на ещё не горячем песке, чуть влажном от ночи и его большие круглые собачьи глаза без ресниц смотрели налево и направо, следя за стаей и за оживающим в тот день пляжем. Туда уже пришли первые лежачие туристы, расстелили свои соломенные коврики и, охая и кряхтя, повалились на них. Зачем они часами лежали на песке, у берега под палящими лучами солнца, пес не знал и понять не мог, как и многое из жизни этих существ, которые окружали его всю жизнь и даже пытались управлять его собачьей судьбой. Те двое расположились на песке в трёх метрах от берега, достали из сумок тёмные очки, бутылки с какой-то жидкостью и палочки, которые они положили себе в рот и зажгли. Запахло табаком, варом, и их человеческий кислый запах стал ещё более невыносим. Стая весело играла в десяти метрах от лежащих на циновках, стараясь привлечь внимание туристов, у которых в их рюкзака точно было что-то съестное. Старый пес смотрел на их возню со стороны, с недоверием. Он знал, что ожидать от людей чего-то хорошего можно очень редко. Он-то это точно знал. На его шее ещё была видна полоса без шерсти, хотя с того времени, когда ему удалось избавиться от рабства людей, прошло много жарких лет и дождливых зим. Но помнил он все, как вчера.

Они его, молодого и сильного пса, посадили на толстую веревку, привязали под дерево и оставили одного на неделю. Около него была поставлена миска с водой и старые макароны в алюминиевой кастрюле. Через неделю хозяева-мучители вернулись, но когда уходили, забыли налить в миску воды. Зачем он там был и от кого он охранял оливковые, вековые деревья, псу не объяснили. Он страдал от жажды, высовывая язык как мог, глаза его наливались кровью, когда он натягивал веревку до предела, но помощи не было - как и воды, а уж о ласке и говорить не приходилось. После месяца жизни в этом аду с оливковыми деревьями, не дающими тени, пес стал злобным, лаял с надрывом и хотел только одного: освободиться от душившей его веревки, впивающейся в шею и убежать от этой плантации оливковых деревьев подальше. Он начал потихоньку перегрызать толстые волокна смоленой веревки, которую он ненавидел. На эту работу ушла неделя. Чутьем он знал, что если не закончит свою работу, его посадят на цепь, которой гремели собаки из соседней плантации. Их он не видел и не знал, но его чуткие уши и нос рассказывали ему обо всем, что творилось вокруг на двадцать километров.

В одну темную ночь ему таки удалось перегрызть веревку и он, ошалевший от радости, помчался прочь от ненавистного оливкового сада, покрывавшего все горы этого острова. Он бежал вниз, к морю, запах которого он чувствовал, как своё спасение. По дороге ему попалась небольшая деревня, и, почуяв человеческий дух, пес решил сделать крюк и обежать это пристанище человека стороной. Людям он больше не верил. Через три дня он добрался до побережья моря. Ему повезло. Он нашёл заброшенный пляж, где рядом никто не жил. Там пес нашёл и пустое, покинутое здание и улегся на бетонный, прохладный пол. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Он решил, что это и будет его новым домом. Пес и не знал, что находился на территории военной американской базы, или точнее, на заброшенной американской базе. Поэтому-то на пляже никого не было, кроме забора с колючей проволокой, покинутых железобетонных зданий казарм и клуба офицеров и одиноких стоящих будочек-туалетов на пляже.

Американцы покинули базу в спешке вечной гонки вооружений, а греки ещё не вступили во владение этого пляжа и всех американских построек. Теперь там был разгул диких собак и неорганизованных туристов, которые иногда ночевали в пустых и гулких зданиях казарм - конечно, бесплатно и без разрешения. Когда пес достиг пляжа базы, она не действовала уже третий год, и дома стали разрушаться от времени, зимних дождей и отсутствия хозяйского глаза. Пес забрался в одно из зданий и уснул там прямо на каменном, прохладном полу. Он был теперь свободен, и только остатки веревки вокруг шеи напоминали ему о бывшем человеческом рабстве.

Вскоре пес познакомился с другими бродячими собаками, брошенными хозяевами или родившимися от случайных собачьих сношений, и он стал членом этого никем не зарегистрированного собачьего братства. Он даже был собачьим вожаком около года, перевертывая большие помойные ведра в ночи или подкрадываясь в темноте к задней двери ресторанов, где стояли контейнеры с недоеденными людьми остатками пищи. Добытого хватало и ему, и всей стае, где у него со временем появились любимые сучки и даже псы - ведь ему самому было в общем все равно, как удовлетворять переполнявшего его тугой член с косточкой - желание: с сучкой или вертлявым кобелем. Он только знал, что лучше подходить к ним сзади и крепко держать за холку, пока желание не проходило. На американском пляже он наблюдал похожие сцены с людьми, но они при этом пыхтели, кричали и всегда пытались укусить друг друга в губы. Этого пес не понимал и относился к их действиям с презрением, зная точно, что утром песок будет пахнуть алкоголем, спермой и человеческой блевотиной.

Теперь же он постарел, и ему уже не хотелось принимать участие в возне собачьей стаи на пляже. Он лежал на траве, и его треугольные брови поднимались домиками, когда глаза перебегали с одного предмета на другой. Он чувствовал нутром, что ему осталось немного жить на этом пляже. Ему хотелось пить, но подниматься было лень. Солнце взошло и стало печь, нагрев голову и мозг старого пса. Он поднялся на некрепкие лапы и поковырял к зданию, спрятавшемуся в кустах южной стыдливой акации. Оно было без дверей. В здании стоял запах, который собаки не любили, но псу было все равно. Он прошёл к восточному концу здания и лег головой в сторону стола, выполнявшего когда-то роль алтаря.

Здание же было церковью, скорее католической, чем православной, а на столе стояла розетка с ладаном в кусочках, издающим этот странный запах, и там же был маленький образ Христа. Окошки были небольшие, с цветными стеклами, поэтому на пол ложились разноцветные тени. На пса падала цветная тень в виде креста, покрывавшего всю его спину. Пес хотел пить, но искать воду он не хотел. Он не знал, что собакам запрещено входить в здание церкви, и вообще, согласно правилам людей, у собаки и души- то не было. Но он ночевал в этой заброшенной людьми церкви уже много- много раз , каждый раз удивляясь странному запаху и цветным теням на полу и на стенах.

Он смотрел на стены, где был нарисован Христос и другие апостолы, но где не было место изображениям собак и описаниям их жизней, полной страданий и унижений. На стене висел большой крест, на котором был привешен тощий, голый человек. Пес окинул последний раз взглядом эту церковь, дававшую не раз ему и его стаи приют и ночлег, и ушёл в вечность. Он умер прямо в церкви - вопреки всем законам и правилам. Душа его отлетела в этом святом когда-то месте и испарилась - или нет, не испарилась: ведь согласно людским правилам, ничего никуда бесследно не девается. Даже душа старого пса, умершего в здании бывшей церкви на территории бывшей американской военной базы.