Хандра

Он сидел на лавочке возле городского пруда и потухшим взглядом смотрел на зеленоватую воду. Серость предрассветных сумерек разрывало оторвавшееся от горизонта солнце, и утки с противным кряканьем пускали слабые волны по водной глади.

Стояла осень. Сентябрьский холод неожиданно для жителей Восточно-Европейской равнины сменился рекордно высокими октябрьскими температурами. Налившаяся огнем листва с новой силой цеплялась за родные ветви, не желая раньше времени оседать на кишащую муравьями землю. Обрадованные теплом воробьи – уже было нахохлившиеся – с коротким пересвистом перепрыгивали с ветки на ветку, царапая морщинистую кору деревьев.

А он сидел и смотрел на носки своих белых кроссовок, выглядывавших из-за узловатых коленей. Какое ему было дело до погоды, если ни закат, ни рассвет не заставали его в постели вот уже несколько месяцев, а световой день он видел разве что из окна офисного улья. А кроссовки вот они – смотри! – совершенно белые, скрипящие от новизны.

Он достал из кармана смартфон, – скорее по привычке, нежели из нужды – мазнул по кнопке большим пальцем и бессознательно стал пролистывать ленту в Instagramm. С той же отстраненной необходимостью он пролистал остальные соцсети, и очнулся лишь тогда, когда молодой паренек, в сонном забвении проходивший мимо по пути с подработки в университет, споткнулся об его ногу. Буркнув под нос извинения, бедняга все в той же сонной полудреме поплелся дальше.

Мужчина бесстрастным взглядом проводил студента и, когда тот скрылся за поворотом, опустил взгляд на белую кроссовку, на которой теперь росчерком пера протянулась длинная черная полоса. Ни одна эмоция не свела в немом возмущении мышцы его лица. Он смотрел на полосу с интересом не большим, чем смотрел в экран телефона.

-Это просто данность,- подумалось ему. – Отсутствие сообщений, новостей… И интереса. И эта полоса теперь тоже данность. Я не могу с этим ничего поделать. Никто не волен влиять на ход вещей. Даже самого себя перекроить кто смог бы?

Среди серой туманности его мыслей ярким пятном проступали кроссовки, купленные всего месяц назад и надетые лишь сегодня. Он смотрел на обувь и понимал, что единственное белое пятно, отведенное под него жизнью, было совершенно бездумно испачкано случайным прохожим. Новизна, которая притягивала его взгляд, стала обыденностью и перестала существовать.

Он встал и побрел в сторону квартиры, которую снимал уже вот как три года – с тех пор, как окончил университет и нашел работу. Когда он переходил мост, из уха выпал беспроводной наушник. Проскочив в сторону пруда, он зацепился вкладышем за край моста и повис над водой, опасно покачиваясь.

Мужчина с безразличным недоумением смотрел за тем, как скользит и прыгает по камню гаджет. Когда стало ясно, что опасность миновала, он с легким удивлением поднял руку к оставшемуся висеть на краю ушной раковины вкладышу. Некоторое время он совершенно бездумно смотрел на детище бережно хранимой обществом привычки вырывать себя из лап реальности въедающимися в кору головного мозга мелодиями. Он не помнил того, как надел наушники и как их выключил, помнил лишь противное ощущение нервозности, охватившее его при звуке популярного трека, вот уже месяц раздававшегося отовсюду.

С тяжким вздохом он поднял второй наушник и сунул пару в чехол. Он сделал несколько шагов и, будто что-то вспомнив, вздрогнул, проводя руками по карманам. Едва ладонь прикоснулась к тонкому прямоугольнику, вжимающемуся в его ногу через тонкую ткань спортивных шорт, волнение рассеялось, вновь сменившись пустым шумом крови в голове.

Он зашел в дом, стянул кроссовок и застыл как есть, – с одной кроссовкой в руке и задранной к подбородку ногой – упершись рассеянным взглядом в стену напротив. В конце концов опорная нога задрожала, и он стек на коврик. Поворачивать голову не было ни сил, ни желания, поэтому он скосил глаза в сторону настенных часов. С минуту он пытался сообразить по стрелкам, сколько времени ему осталось до выхода на работу. А времени не оставалось…

-А времени всегда мало, путь и течет оно бесконечно долго,- прерывисто выдохнул он, поднимаясь.

Скорее по привычке, чем осознанно, он умылся, оделся, собрал сумку и вышел. Было уже светло, и улицы неожиданно быстро наполнились людьми, кочующими от дома до работы на попутном транспорте. Сев в электричку, он забился поглубже в угол вагона и, упершись лбом в двойное стекло, уставился немигающим взглядом наружу, где проносились кострища пестрых лесов и поляны высоток. Над остекленевшими глазами нависли тяжелые веки.

Он ехал в электричке, пропуская мимо ушей механический голос динамика, с какой-то ноткой, похожей на чувства, диктующего станции. В голове не было ни одной мысли, которую хотелось бы развить, их вечный гул существовал отдельно от него как естественные реакции мозга на окружающий мир.

-Боже, вся жизнь точно день сурка. Что я помню из того, что было вчера? Позавчера? Неделю назад? Лишь то, что в семь утра я был еще на пробежке, в семь вечера – уже на пробежке, а между ними задыхался в офисной волоките.

Мысли у него в голове беспорядочно путались, распуская нити и вынуждая его плести узлы, которые в скором времени с таким же успехом могли бы стать для него надежной виселицей.

«Конечная. Поезд дальше не идет. Просьба покинуть вагоны».

Он сошел с платформы и, подхваченный людским потоком, нырнул в метро. Неожиданно навалившиеся мысли о тщетности всего придуманного и сделанного им ранее – мысли, которых он, как огня, боялся в институте, когда понял, что пошел не той тропой – сдавили его горло, вынуждая признать бессмысленность жизни, которую он вел. А жизнь то была совершенно пустая…

Он пытался выдавить из себя хоть одно хорошее воспоминание о том, что случилось за последние… дни? Недели? Хоть что-нибудь… Но не было ничего, и такая тоска охватывала, что он почти не чувствовал биения собственного сердца.

Загипнотизированный рельсами он смотрел на них теми же глазами, которыми смотрят тысячи людей - без особого интереса, но с единственной ясной мыслью: «Почему я еще не прыгнул?».

-Один случайный толчок в этой массе людей, и я упаду. Один шаг, и все закончится. А что закончится, когда ничего еще не начиналось?

От этого хотелось рвать волосы на голове и если не кричать, то плакать. Но он молчал, как будто забыв, какие чувства должны вселять подобные мысли. Бури, охватывавшие его угнетаемый серостью дней живой ум, стихли. Умолкли, стоило сознанию лишь на одну минуту смириться с мыслью о неизбежном крушении ковчега тщеславных и честолюбивых помыслов.

-Так просто меня смело! И как мне теперь вынести бездны, где я оказался, все сокровища души, которые с годами лишь скудеют. Я хотел признания, но заблудился в собственном бессилии бороться с тем, что меня ожидало. А так хотелось оказаться… не здесь. Теперь жизнь такая бессмысленная и никчемная, что нет сил противиться ей. Разве для того я родился, чтобы быть похороненным в братской могиле бесславных трутней? А если да, то и что… Я не сделал ничего, чтобы желать большее, чем мне уже дано.

Неожиданно ход его мрачных мыслей прервал крик, последовавший за потонувшим в шорохе подошв скрипом коляски. Без особого внимания мужчина одними глазами обратился к тому, что происходило в десяти метрах от него.

А дело было в том, что в общей толкучке дама с ребенком отвлеклась на телефон и, не поставив коляску на стопор, отпустила ручку. Коляска качнулась вперед, колеса дернулись и под тяжестью резиновых протекторов сделали оборот. Тяжелое изголовье нависло над пропастью платформы и перевесило. Коляска упала на рельсы, и к оглушающему грохоту отбывающего с соседней платформы поезда добавился утонувший в суете толкучки писк грудного ребенка.

Он с секунду смотрел на повалившуюся набок коляску, с отстраненностью телезрителя перекатывал в голове сцену прибытия поезда и будто наяву слышал, как хрустят сталь и пластик под мощным напором острых колес, и в какую оглушительную тишину погружается платформа.

За этой картиной последовала другая. Он представил, как сейчас прыгает на рельсы, подхватывает ребенка и прячется под платформой, всем телом вжимаясь в бетонное основание. И когда он передаст в руки женщины ребенка, она начнет журить его за то, что он не спас еще и коляску, которая обошлась ей так дорого.

Благодарность? К черту благодарность, этот мир нас не ценит!

По рельсам скользнул металлический блик. Мужчина обреченно вздохнул и потянул сумку с плеча. В конце концов, кто, если не ты сам, да?

Но неожиданно какой-то подросток спрыгнул на платформу и подхватил ребенка на руки. Взъерошенный и испуганный собственной выходкой, он огляделся по сторонам и скрылся под платформой как раз вовремя – поезд уже вынырнул из тоннеля, издавая жуткий рев предупреждающего сигнала. Когда головной состав проехал в том месте, где несколько секунд назад был парень с ребенком, сердце мужчины невольно сжалось, но не более того. Двери раскрылись, выпуская и впуская людей, и он вошел внутрь вместе с теми немногочисленными пассажирами метрополитена, которые ставили работу выше любопытства. Поезд тронулся.

Кто, если не ты, да? Но кто-то всегда найдется.

-Сорвись с платформы ты,- противно закряхтел голосок внутри,- тебя бы никто не спас. Все бы просто смотрели на то, как ты барахтаешься, пытаясь вылезти. А зачем тебя спасать? Ты ведь никому не нужен. И пользы от тебя никакой. Что ты можешь того, чего не могут другие?

Он отмахнулся от подсознания и посмотрел в сторону, откуда шел ядреный запах мусорного ведра. Чуть подогнув под себя колени, на лавочке спал бомж. От него разило потом и помойкой. Обычно подобные ему не решались показываться в час пик в метро,- их гоняли контролеры, мешали пассажиры - но этот, видимо, был не из робкого десятка. Вцепившись в свою изгрызенную временем дубленку морщинистыми грубыми от мороза и работы пальцами, он плотно прикрывал грудь руками, точно пытаясь согреться. Люди, инстинктивно испытывавшие презрение к такого сорта согражданам, невольно натыкались глазами на обросшего черным волосом мужчину и, точно испугавшись, сразу же отводили глаза в сторону. Неужели они боялись заразиться от этого бедняги скверной улиц? Или же презирали его настолько, что считали недостойным и взгляда?

В этой жизни кому-то везет, а кому-то нет. То, что сейчас ты носишь дорогое пальто от Армани, не гарантирует того, что завтра ты не будешь цепляться из последних сил за дубленую шубу.

Он вздохнул и сел на скамейку возле поручня – на место, которое оказалось не занятым телом бездомного. Несколько людей кинули на него недовольные презрительные взгляды, но ему до этого не было никакого дела. Сейчас он уважал своего невольного попутчика гораздо больше тех, кто щерился при виде них двоих.

Не нам выбирать дороги судьбы, и от профессора до маргинала не больше одного шага. Бездомные не рождаются на улицах, не выбирают между сытой жизнью и голодной – просто так поворачивается судьба, сталкивая тебя лицом к лицу с мошенниками или ударной волной внешней политики, когда повальные сокращения выгоняют тебя на улицу.

Достигнув однажды социального дна, ты останешься погребенным под давлением мнений и собственной никчемности.

Мужчина бросил взгляд на соседа. На его обожженном солнцем и ветром лице вилась жесткая борода, в которой четко различалась проседь. Выпавшие из-под шапки жидкие волосы были испещрены белыми прядями. Морщины на скривившемся лице глубоко залегли на лбу и в уголках глаз. Ему было между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью годами. Возможно, он был моложе. В каждую пору его мозолистых рук точно насмерть въелась грязь. И только белая полоска на безымянном пальце правой руки никак не сходила, точно навечно заклеймив его клятвой преданности.

Прежде, чем выйти из вагона, мужчина сунул в карман дубленой шубы несколько купюр – немного, но все же – и увяз в потоке служащих среднего звена. Не помня себя, он плелся вдоль Садового кольца, запруженного гудящими и рычащими машинами. Подаваясь корпусом к земле, он волочил ноги к офису. Если бы в брусчатке нашелся выбитый кирпич, он бы, несомненно, зацепил его носком ботинка. Но это был центр Москвы, где выбитым окажется скорее оппозиционер, чем кирпич в дорожке.

Мужчина проскользнул в здание, как тень. Никто не окликнул его, никто не поприветствовал. Даже охранник не отвлекся от своей утренней газеты.

Он едва успел кинуть портфель на стол и потянуть с плеч пальто, как к нему подлетел коллега:

-Привет, слушай, ты принес…? Да, спасибо огромное, с меня причитается! Ну, я полетел.

«Ну, так лети»,- мужчина повесил пальто, остро ощущая дежавю. Все это уже было. Не далее как вчера. Все то же самое. Он был здесь и так же разбирал портфель, он садился за стол, вот в точности как сейчас, и нажимал на кнопку включения компьютера тем же движением. Жизнь как будто остановилась, и только электронный календарь день за днем менял число, реже – месяц.

-Эй, че унываешь? Помнишь, я просил тебя сделать неделю назад…? Я так забегался, что и сам забыл… Ты не… А, ты все же сделал! Большое спасибо, я знал, что могу на тебя рассчитывать!

«А могу ли я рассчитывать хоть на кого-то, кроме себя?- с легким смешком подумал он.- Было бы здорово, если бы в офисе был бы еще один идиот вроде меня».

Время обеда наступило быстрее, чем он успел покончить с документацией, на которую отвел себе первую половину дня. Поэтому он не встал с места, когда офис превратился в балаган – явное приглашение заработавшихся сотрудников к обеду. Он продолжал работать, раз за разом вчитываясь в ускользающий смысл печатных строчек. Он никак не мог заставить себя работать, мозг вновь и вновь погружался в режим ожидания, и перед глазами все будто меркло.

-Чего ты тут сидишь?- раздался рядом тонкий девичий голосок.

-Работаю,- отрезал он, даже не подняв на нее глаз.

-Ты не собираешься пойти поесть?

-Нет, я не голоден.

-А, извини, что побеспокоила.

-Ничего.

Наконец, звонок вывел его из комы. На сенсорном экране высветилось имя контакта. «Мама». У него не было желания говорить с кем бы то ни было, но проявить малодушие и не ответить он тоже не мог.

-Да, мам?

-Привет, сынок. Как у тебя дела?

Я устал. Я изнеможен. Я застрял в одном тягомотном дне и не могу из него вырваться. Мне плохо, я больше не узнаю себя, мне тяжело, я больше не могу так жить. Я бы хотел, чтобы нашелся кто-то, кто помог мне…

-Все в порядке. А ты как?

-У нас с отцом все хорошо. Собираемся заказать билеты во Францию на следующие праздники, хочешь с нами?

«Хочу».

Глаза сами находят кипу бумажной волокиты, с которой он вот уже вторую неделю не мог покончить.

-Извини, работы много.

-Понимаю, у нас с твоим отцом тоже было дел невпроворот, когда мы были молоды. Это такой период, дорогой, потерпи немного.

Школа с золотой медалью – «потерпи немного». Университет с красным дипломом – «это просто надо пережить». Работа – «это просто такой период».

Эту жизнь надо просто пережить.

-Так вот, что я звонила-то. Ты приедешь в субботу?

-В субботу?

-Да. Только не говори, что забыл. Мы же договорились собраться все вместе. Твоя сестра с ее мужем собирались тоже быть.

-Я…

Он не хотел видеть сестру и ее мужа. Это лишний раз напоминало ему о том, что младшая уже замужем, а он все еще не имеет даже подруги. Он точно был унижен тем фактом, что у сестры все складывалось так хорошо. Будто то, что она довольна своей жизнью, – следствие того, что он глубоко несчастен.

-Я еще не знаю, мам. Возможно, я буду на работе.

-Хорошо, дорогой. Но если будет возможность, пожалуйста, приезжай, хорошо?

-Да, мам, я постараюсь.

-Тогда до встречи.

-Да… Пока.

Он был свободен в эту субботу.

Как и в любую другую.

Просто он был разбит. Он был несчастен. Один вид его потускнувшего лица мог бы испортить все семейное торжество.

Так он считал.

На самом же деле он боялся разговоров о том, когда же он наконец найдет себе подругу. «Вроде и парень видный, и работа есть, и мозги»… Да только дело было не в этом. Он был полным профаном во всем, что касалось девушек. Зато медалист, зато краснодипломник в ВШЭ! Кому это нужно было…? Для чего оно делалось-то? Чтобы вариться в одном котле с посредственными людьми, устроившимися сюда на работу из-за недобора кадров? Так смешно… Потратить лучшие годы своей жизни на штудирование методичек и учебников, чтобы сдать госэкзамены с отличием и провалить жизнь.

-Эй,- кто-то стукнул его по лбу. Он дернулся и поднял глаза.- Не хмурься, состаришься раньше времени. Есть идешь?

Свесившись через перегородку, на него смотрела молодая девушка. Из собранного на затылке пучка выпали несколько золотистых прядей, что придавало ее милому улыбчивому лицу с густо подведенными кошачьими глазами девичьей кокетливости.

-Нет, у меня много дел еще,- он отмахнулся.

-Я так не думаю,- она щелкнула на кнопку монитора.

-Что ты…

-Вставай. Мы идем есть,- бросила она, глядя на него с вызовом, перед которым он вдруг почувствовал себя беспомощным.

Он подхватил пиджак.

Ее звали Ангелина. И это единственное имя женщины-коллеги, которое он запомнил. Она работала в отделе связи с общественностью и вроде как даже преуспевала. Ангелина была задорной болтушкой с хорошей фигурой, нежным личиком и кучей любовных историй сроком на три-четыре недели. Ее нельзя было воспринимать серьезно, наверное, поэтому ее романы всегда заканчивались довольно быстро.

На самом деле он был бы и сам не против за ней приударить, но не умел. Ничего не умел в том, что касается женщин. Не умел распознать намека, не умел понять настроения, не умел уличить момента… А тем временем Ангелина меняла парней как перчатки. И все меньше ему хотелось быть ее очередным. В конце концов, он знал, что будет убог.

Она завела его в кафе на первом этаже. Сделала заказ за двоих.

-Чего ты такой угрюмый сегодня?- она достала зеркальце и немного поправила макияж.- Девочку вон отшил.

-Я никого не отшивал.

-Да ладно, я сама видела, как к тебе подходила та малютка. Ты был очень груб.

-Прекрати, ничего такого не было.

Она выглянула из-за зеркальца и слегка приподняла накрашенную бровь.

-Ты действительно такой простачок или только притворяешься?

Он молча уставился на нее, призывая замолчать. Уставшие глаза после длительной работы за компьютером покраснели, и этот взгляд утомленного человека было сложно выносить.

-Ладно, извини, ты в последнее время не в настроении, а я подначиваю тебя,- она отвела локоны назад.- Что-то случилось?

-Нет.

-С тобой все хорошо?

-Да.

-Ты просто не хочешь со мной говорить?

Он промолчал. Ему следовало бы сказать «нет», но тогда пришлось бы действительно разговаривать. Он мог бы сказать «да» и тогда бы обидел ее.

-Я поняла. Тогда не говори. Я буду говорить. Можешь меня даже не слушать, я просто буду болтать, как и всегда, идет?

И она начала говорить. И тогда он подумал, что лучше было, если бы не начинала вовсе. Она рассказывала про своего нынешнего парня, которого она бросила неделю назад из-за раскрывшейся измены, но он извинился, подарив ей сто одну розу и плюшевого медведя, и она простила (алчные женские сердца!). Теперь они шли в кино на какой-то новый фильм, который она очень хотела посмотреть, но «девушка одна ходить в кино не должна», и поэтому пропустила все сеансы на прошлой неделе.

С тяжелым сердцем он вернулся к работе. После перерыва легче не стало, да и не могло быть. Тот прилив злости, который он испытал, вполуха слушая болтовню подруги, потух почти сразу, как она замолчала. Он с ней распрощался, по привычке оплатил оба заказа, и вернулся к работе, все глубже погружаясь в отчетность за месяц.

Телефон завибрировал. Пришло сообщение о переводе на банковскую карту: «Перевод 607р от АНГЕЛИНА ВИКТОРОВНА К.». Он, прекрасно зная, какие именно сообщения приходят после обеда, не взял в руки телефона.

Ближе к шести вечера, когда половина офиса уже разбрелась по домам, он сунул бумаги обратно в портфель и, подхватив пальто, вышел на улицу. В метро его зажали в центре, где он только пальцами мог дотянуться до поручня. Качаясь вместе с плотной толпой, он безразлично думал, что если он упадет, его поддержат соседские плечи и локти, исколотившие его ребра, а если потеряет сознание от духоты, его истопчут пыльными ботинками с запашком от вчерашних носков.

В семь часов он сидел возле городского пруда и потухшим взглядом смотрел на зеленоватую воду. Серость сумерек подавляла солнце, заваливающееся за горизонт, и нахохлившиеся утки молча сидели в траве, переваливаясь с боку набок гуляли по дорожке.

Да, он смог побороть себя и выйти на улицу, но ни желания, ни сил бежать у него не было. Вытянув ноги, он закинул голову назад и безразлично уставился вверх, где горели клены и волнами набегали облака. Руки безвольно лежали на скамейке, и когда раздался звонок телефона, он не дернул и пальцем, чтобы поднять трубку. Кто звонил, – мама, Ангелина, кто-то из коллег с очередной дурацкой просьбой – он не хотел знать. Он закрыл глаза, наполняя свою опустевшую голову шелестом листьев и возмущенным криком разгоняемых детворой селезней. Его волосы нежно трепал холодный ветер, несущий в себе влажный запах дождя.

-Простите,- словно издалека донеслось до него.- Молодой человек, прошу, подскажите…

Он нехотя открыл глаза, выжидательно уставившись на миловидную девушку перед собой. Его холодный взгляд ее смутил, и она замолчала, точно забыв, что хотела спросить.

-«Подскажите» что?- безэмоционально спросил он.

 -А, да,- она вздрогнула и, взяв себя в руки, нацепила вежливую улыбку.- Не знаете, в какую сторону городская библиотека?

Он честно пытался вспомнить, но так и не смог связать ни единой мысли. Возможно, тут и не было поблизости ни одной библиотеки, а возможно он просто подошел к своему пределу.

-Простите, не могу вспомнить,- признался он.

-Ничего,- она достала из сумки записку и протянула ему.- Я вас часто здесь вижу. Если будет желание, позвоните мне.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и быстрым шагом пошла дальше.

Он развернул записку, где розовой блестящей ручкой было выведено имя и номер телефона девушки. Некоторое время он смотрел на цифры, раздумывая – а может позвонить? Чего ему стоит – попробовать? Сходить с ней на пару свиданий, провести с ней пару ночей, а потом по всему дому видеть плюшевых медведей и росчерки розового цвета: линейки, ручки, чехлы…

Он сложил записку и выкинул ее в мусорный бак.

Жизнь каждого из нас – это тысяча нереализованных возможностей изменить свою судьбу.

С первой каплей дождя он отправился домой. Как это часто бывает осенью, после кратковременной мороси разразился ливень. Он промочил ноги, но по-прежнему не торопился домой, словно надувшиеся от воды носки не причиняли ему ни малейшего дискомфорта. Люди вокруг бежали, накрывая куртками головы, те, кто были предусмотрительнее, сопротивлялись дождю зонтами, которые сносил мощный поток ветра. Все как один были беспомощны против разгулявшейся погоды, и выигрывали лишь те, кто добровольно сдавался ей.

Толстовка напиталась дождем и, точно дождевое облако, заливала ковер перед входной дверью, пока он чиркал ключами мимо замка. Вместе с ней он принес домой частичку дождя.

В девятом часу раздался звонок в дверь. Едва различимый за шумом телевизора, звон растаял, так и не достигнув растянувшегося на диване мужчины. Звонок повторился. И еще раз, и еще. Он звонил ровно столько, сколько было нужно, чтобы его наконец услышали. Мужчина выключил телевизор и прислушался. Звонок повторился, а затем раздался отчаянный стук в дверь. Он поднялся с дивана и, не взглянув в глазок, щелкнул замком.

На пороге стояла Ангелина. Мокрая, с потекшим макияжем и развалившейся прической, он стояла, сотрясаемая по-женски жалостливым плачем. Он едва мог что-то сказать.

-Мы расстались,- с порога заявила она.- Теперь уже точно!

Он на автомате кивнул, не до конца понимая, почему она находится перед его квартирой.

-А ты - идиот!

Он качнул головой, по-прежнему ничего не понимая, но не имея ни малейшего желания спорить.

-Я вокруг тебя уже год скачу на задних лапках, а ты..! Ты… Идиот!

Он хотел было возразить, но она бросилась ему на шею и разрыдалась. На секунду ему почудилось, будто земля ушла из-под ног и он вот-вот упадет вместе с ней. Но он остался стоять, чувствуя, как ее макияж и слезы пропитывают домашнюю футболку. Прежде чем на плачь Ангелины сбежался весь этаж, – любопытные старушки и бездельничающие мамочки - он закрыл дверь, мягко придерживая ее за спину.

-Если ты хочешь пройти в дом, то сними хотя бы обувь,- попросил он, выпутываясь из ее объятий.

Ангелина кивнула, утирая глаза манжетами белой блузки.

Он прошел на кухню и, забросив в заварник ромашковый сбор, стал ждать, пока закипит чайник. Ангелина, расправившись с тонким ремешком на туфлях, села за стол, непривычно тихая и неподвижная. С легким беспокойством он смотрел на нее, и впервые за долгое время он почувствовал в себе искреннее желание помочь, утешить, выслушать. Она положила руки перед собой, и он наткнулся на черные разводы туши на рукавах. На его плече были размазаны тональник и пудра.

Он вернулся на кухню со сменной футболкой.

-Извини, могу предложить только это,- он положил ее на стол рядом с Ангелиной.- Ты испачкала блузку, давай я ее в машинку закину.

Она сбросила блузку, едва он успел отвернуться.

С непохожей на него суетливостью, с предчувствием чего-то, что должно было его вернуть к беззаботной жизни, он поторопился забросить ее вещи в стирку и разлил чай.

Они сидели друг напротив друга и молчали. Ангелина избегала его взгляда и грела руки о чашку, не притрагиваясь к содержимому. Она будто глубоко задумалась и пару раз открывала рот, чтобы что-то сказать, но в тот же момент закрывала, не имея смелость продолжить назревший разговор.

-Что случилось, Гель?- наконец спросил он, с затаенной веселостью смотря на ее метания.

-Помимо того, что ты, по всей видимости, родился тугодумом,- она пригубила чашку,- ничего непоправимого.

-Тугодумом, значит,- протянул он, сминая улыбку подставленным под щеку кулаком. -Я тебе нравлюсь?

-Я такого не говорила,- непреклонно заявила она в ответ, но тут же смягчилась:- А я тебе?

-Я такого не говорил.

Он улыбнулся, - впервые за долгое время - и она почувствовала, как ответная улыбка – по-детски наивная и робкая - растягивает ее губы и, мотнув головой, спряталась за копной золотисто-русых волос. Он протянул к ней руку, чтобы заправить волосы за миниатюрное ушко, украшенное двумя искрящимися пуссетами.

-Ты промокла,- с какой-то незнакомой ему нежностью заметил он.- Принести полотенце?

-Принеси.

Растирая полотенцем ее мокрые от дождя волосы, он не мог справиться с разливающимся по телу спокойствием и радостью. Он чувствовал, как изнутри его распирает всепоглощающее чувство любви, которую он долгое время игнорировал.

-Я принесу тебе полотенце и расстелю кровать.

Она подняла голову, смотря снизу вверх большими голубыми глазами.

-Прости, что напрягаю тебя.

-Не стоит, ты вовсе не напрягаешь меня,- он смущенно улыбнулся, встретив ее мягкий взгляд.

Он уже некоторое время сидел перед телевизором, смотря новостной репортаж о героизме подростка, спасшего грудничка из-под колес поезда, когда она вошла и тихо присела рядом, положив голову на его плечо.

-О, я сегодня уже слышала об этом. Молодец парень.

-Да, парнишка молодец, а вот мамаша этого ребенка,- он недобро щелкнул языком.

-Не ругайся, наверное, это случайность.

Когда она заснула перед телевизором, он отнес ее на кровать и, посидев рядом некоторое время, вышел на кухню, нервно сжимая в руке телефон.

-Алло, мам?

-Да, дорогой,- послышался сонный голос на другой стороне трубки.

-Прости, что так поздно, я…

Он замолчал, собираясь с мыслями. Разве можем мы объяснить хоть сотую долю того, что чувствуем? Разве существуют слова, чтобы передать нас?

-Мне было так плохо в последнее время,- сдавленно проговорил он, чувствуя зарождающийся в горле ком.

Он говорил и, слушая самого себя, постепенно понимал, как ничтожны были его претензии к миру. Все, что его гложило, было каким-то странным помутнением рассудка, сдавшимся под грузом монотонности будней. И не было ничего неотвратимого, только он сам.

-Спасибо, что выслушала… Извини, что так поздно.

-Сынок,- он слышал улыбку в ее голосе,- я всегда жду твоего звонка.

-Спасибо, мам.

-Ты приедешь в субботу?

-Конечно,- перед тем как повесить трубку, он окликнул:- Мам, мам, стой!

-Да?

-Я могу взять с собой кое-кого?